Деревянные пятачки

— Какие привезли, такие и есть.

— Тогда еще одну, — процедил Вениамин Александрович. Как он ненавидел сейчас и этого продавца, и старух, которые набросились на него, и пастуха, пожавшего ему руку. Он даже обтер пальцы. «Скобари!» — выругался в душе он.

Продавец нагнулся и, пошарив там, достал такую же горелую буханку.

— Безобразие! — вскричал Вениамин Александрович.

— Эт так, эт так‚— неприязненно глядя на него, сказал продавец.

Дома Елизавета как увидала сожженный хлеб, так тут же и спросила:

— Ты чего, уж не повздорил ли с продавцом?

— Сделал замечание, чтоб не болтал, а работал.

— Да зачем же ты полез? Тьфу ты! Ведь теперь придется мне завсегда ходить самой, иначе доброго хлеба не едать. Да и то навряд смилостивится. Знает, поди-ка, что ты у меня живешь... Знаешь что, — Елизавета отчужденно взглянула на постояльца и часто-часто заморгала, — съезжай-ка ты отсюда!

— То есть как это? — растерялся Вениамин Александрович.

— А так, что съезжай от меня куда хошь... И чтоб сегодня!

— Да ты постой, постой...

— Нечего мне стоять. Давай отсюдова! К тебе, как к беженцу, пожалели, а ты тут... ну тебя. Давай, давай!

— Но ведь я еще до конца месяца не дожил...

— А вот забирай свои деньги, не больно-то и нужны. Давай, давай!

Вениамин Александрович криво усмехнулся.

— Ну что ж...

Через полчаса он шагал к автобусной станции.

— Милый ты мой! — неожиданно донеслось до него.

Это звал к себе «сиделец», но Вениамин Александрович только махнул рукой в его сторону и потрусил к остановке: к ней подходил автобус.

Перед выездом из деревни дорогу пересек своим четким шагом Миша, свернул под прямым углом к телеграфному столбу и приложил к нему ухо.

Это было последнее, что неприятно резануло Вениамина Александровича. «Слава богу, все позади», — облегченно вздохнул он. И подумал о том, что еще не конец лета, еще можно успеть в другую деревню, в хорошую. Другие находят, и он найдет. А эта плохая. «Да, плохая», — утешал он себя.

За окном мелькали кусты, потянулось торфяное болото, его сменил лес, и вдруг открылись поля — просторные, покрытые свежей зеленью. Они раскинулись по обеим сторонам дороги, и казалось, машина плывет в этом зеленом море. И все эти поля были того самого колхоза, из которого уезжал Вениамин Александрович. Да, это были его земли. Это он понял из оживленного разговора пассажиров. И тут его осенило: кто-то же все это сделал — вспахал землю, засеял ее зерном, семенами. Ведь не само же взошло! А он не узнал этих людей, не полюбопытствовал, хотя и рассматривал фотографии на доске Почета. Конечно, надо бы познакомиться с ними, увидеть их «в процессе труда», но откуда он мог знать, что они столько земли обработали... И тут Вениамина Александровича охватило чувство беспокойства, даже тревоги, — стало не по себе от мысли: а что, если сидящие с ним рядом в автобусе догадаются, кто он! Но нет, никому до него не было дела. И он успокоился.

А автобус шел и шел и все дальше увозил его от деревни с непонятным названием Кятицы.

1976

Семейный кухон Повесть

И эту ночь я плохо спала. Теснило сердце. И всякий раз, когда его поджимало, казалось, падаю в глубокую черную яму, и немели руки, и, просыпаясь, трясла ими, чтобы сбросить оцепенение. А за окнами было темно и тихо, как бывает ночью в большом городе, когда не работает транспорт и улицы пустынны. Я засыпала снова и опять падала в какую-то черную пустоту и, просыпаясь, встряхивала руками. Но даже когда спала, слышала, как глухо кашляет Витька. Приехал с практики. Надо бы ему выпить горячего молока с содой. Куда там, и слышать не захотел. «И так пройдет». Как меняются ребята! Маленьким был, чуть что бежит ко мне, а теперь нога на ногу, сигарета во рту.

— Ах, Витька, Витька, не надо бы курить. Чего хорошего нашел? Вон как отец заходится в кашле, неужели и тебе так?

— От старости у него. Да и пьет много.

— Так и ты старым будешь...

— Все будем, если шарик не лопнет.

— Избави бог!

Со всем могу примириться, но только не с войной. Вот уж тридцать лет прошло, из молодой стала старой, и все не могу забыть да и не забуду всего, что принесла война... Но лучше об этом и не думать.

Кашляет Витька. Тяжело вздыхает во сне муж, что-то быстро бормочет, ворочается. Вчера приплелся совсем пьяным. Требовал еще, ладно, угомонился. Не раздеваясь завалился на постель и спит беспробудно... Все чаще и чаще пьет. И когда конец будет, и будет ли?

— Что уж так, или совсем опостылела жизнь? Пьешь, пьешь. Умрешь ведь.

— А, один черт!

— Чего тебя гложет? Или вина какая?

— Какая у меня вина.

— Не знаю. Другие от этого пьют.

— Нет никакой у меня вины.

— Ты вот, Паша, не сердись, я знаю, не любишь ты такие разговоры, но ведь когда-то и об этом поговорить надо.

— Ну...

— Что же, так и станем доживать с тобой? Разве об этом мечталось, когда были молодыми?

— То молодыми.

— А что же, теперь, когда не молодые, губить себя? Есть люди совсем старые, а живут.

— Ну и хрен с ними. Мне-то что? У каждого свой интерес. Дай-ка на кружку пива, голова болит.

— Еще бы не болеть, если не каждый день, так через день пьешь.