Деревянный корабль

Клеменсом Фитте овладела безумная идея: что его мать — само собой, проститутка — не умерла, как плотник многие годы полагал, не была заколочена в безымянный бедный гроб и закопана на кладбище (наверняка с тех пор перепаханном); что она, с другой стороны, не осталась непогребенной, не была препарирована <...> в какой-нибудь анатомичке... История корабельного плотника и его матери перекликается с историей негра Гари в романе Янна «Это настигнет каждого». О смерти своей матери, проститутки, Гари рассказывает в главе «Поминальная трапеза» (Это настигнет каждого, с. 210, 212-213; курсив мой):

— Да, она попала под машину, — говорит Гари. — Когда вчера вечером я зашел к <...>, там лежала повестка из суда по гражданским делам. Нелепая бумажонка, официальное извещение касательно наследства <...> Ларсон. У меня, Матье, подогнулись колени. Я сразу поверил, что мать умерла; но вместе с тем и не верил. Мне думалось, все может оказаться не так, потому что в самой бумаге ни слова о смерти не было. Речь шла о наследстве. Мало-помалу я заставил себя свыкнуться с мыслью, что мать могла умереть. <...>

<Гари пытается узнать о судьбе матери в госпитале:> Каждый что-то говорил. Она, дескать, умерла, совершенно точно. — Где же ее похоронили? — Этого они не знали. Она попала в Патологию. Там ее следы затерялись. Кто-то пробормотал, что она была проституткой... <...> Так вот, врачи якобы не знали, где она похоронена и похоронена ли вообще. Никто мне не сказал, что ее, скорее всего, пустили на препараты. Но я сам об этом заговорил.

Возможность такого обращения с умершим для Янна — одно из самых серьезных обвинений в адрес современной цивилизации. Вместе с тем, в его романах всегда остается возможность символического толкования подобных эпизодов. Так, в романе «Угрино и Инграбания» похороненный в храме скелет, в котором Мастер узнает свою мать, оживает и превращается в прекрасную женщину после крика Мастера: «Я люблю тебя, очень люблю!» (Угрино и Инграбания, с. 55). В романе «Перрудья» главный герой говорит то ли о себе, то ли о других (в чем-то родственных ему) людях (Perrudja, S. 55): «Норвегия хорошая мать... <...> Мать... речь ведь о бастардах... несет вину за неудачного ребенка. А кто же отец? Незаконный отец? Другой климат. Другое Пра-Время. Другие боги».

С. 166. ...разъята на слои, словно луковица (скелет, мышечные ткани, кровеносная система, нервные стволы, изъеденные болезнью органы), — в какой-нибудь анатомичке... Сравнение человека с луковицей отсылает к знаменитому месту из пьесы Генрика Ибсена «Пер Гюнт», где этот персонаж обращается к самому себе (Пер Гюнт, с. 292-293; перевод Ю. Балтрушайтиса; курсив как в тексте публикации):

Нет, ты не царь, ты — лук. И я тебя,

Мой милый Пер, сейчас же облуплю!

Тебе твое упорство не поможет.

(Берет луковицу и начинает снимать слой за слоем.)

Вот верхний слой, немного поврежденный, —

Моряк в беде, плывущий на обломках.

Вот тоненький листочек — пассажир; —

И все-таки он пахнет Пером Понтом.

За ним — искатель золота, весь сок

Иссяк, коль был. Вот лопасть с толстым краем —

Ловец бобров в Гудзоновом заливе.

Здесь — тонкий слой, похожий на венец; —

Долой его без лишних разговоров!

Здесь крепкий лист — любитель старины.

А здесь пророк, молоденький и сочный.

Но он притом так крепко пахнет ложью,

Что даже больно праведным глазам.

Здесь нежный лист, что тотчас же свернулся —

Властитель, живший в сладостях земли.

Вот лист — больной. Чернеющий; — по цвету Он может быть священником и негром.

(Срывает сразу несколько слоев.)

Листки без счета! Скоро ли ядро?!

(Ощипывает всю луковицу.)

О Господи! До самой сердцевины Одни листки, — лишь уже и короче. —

Природа остроумна!

Образ Янна также приводит на память поэтический сборник Готфрида Бенна «Морг» (1912), и в частности стихотворение «Реквием», где говорится (Бенн, с. 45), что от любого человека остаются

Яички, мозг — в трех мисках лишь обмылки.

Храм Господа и стойло сатаны.

Грудь с грудью и подобие ухмылки:

Голгофа, первородный грех смешны.