Деревянный корабль

Густав было навострил уши, столкнувшись с таким фехтовальным выпадом из сферы безумия. Однако его слабые попытки определить направление или величину странной силы, от которой исходил этот удар, ни к чему не привели. И потому сообщение о столь дурацкой или ужасной одержимости скатилось с него как с гуся вода, вместе с прочей не заслуживающей внимания информацией. Он лишь ощутил с бесстрастным удовлетворением, что молодой матрос будто прирастает к нему — неотвратимо, как если бы речь шла о приращении его собственной плоти.

* * *

Наступил третий вечер после исчезновения Эллены. Густав, который уже приучил себя каждую ночь обходить, одно за другим, все помещения корабля, вдруг почувствовал непреодолимое отвращение, когда собрался в очередной раз этим заняться. Не то чтобы он убедился в бесполезности своих мучительных усилий... Напротив, было понятно, что меры, предпринятые им до сих пор, далеко не достаточны. Просто Густава отвлекли слепящий фонарь одного человека, который хотел оправдать себя, и дружественно-призрачная плоть другого. Эти препятствия и притормозили его рвение.

Совершенно четко проступил теперь на сетчатке его полузакрытых глаз план корабля. Частности, на которых его сознание прежде не сосредотачивалось, теперь встроились в застывшую форму целого. Густав не сомневался: он еще не раз поймает себя на том, что там-то и там-то не проявил должной внимательности, чутья. Но пугала его именно сверхъестественная отчетливость впечатлений — которая на месте, захоти он наверстать упущенное, наверняка будет вновь утрачена. Он пребывал в непосредственном соседстве со страхом перед чудом. Несоответствие между неспособностью Густава проникнуть в тайну, которая его окружала, и четкостью предметов и конструкций (так сказать, их одухотворенной прозрачностью) отодвигало конечный результат — осознание смерти Эллены как реальности — в недостижимую даль. Чем более кавернозным и пустым — безлиственным, как дерево зимой,—становилась в его представлении нутро корабля (а все известное, материальное превращалось в уносимую ветром сухую листву), тем горячее он верил во внезапное озарение. Как если бы таинственность голых стен была необходимым условием, чтобы он мог стремительно—наподобие ветра, шумящего в голых ветвях,—проникнуть в наполненные воздухом помещения и преодолеть все преграды. Так одинокий путник, который в пестрых предзакатных сумерках, тяжело дыша, идет по деамбулаторию собора, надеется, что вот сейчас кто-то выйдет из-за столба или колонны ему навстречу. Пусть даже это будет всего лишь хромой церковный служка, незнакомый ему, или запоздалый молящийся... Если бы деревянный корабль изнутри представлял собой только большое пустотное пространство, Густав решил бы, что он не доступен для исследования. Но в корпусе корабля — словно специально для того, чтобы потеснить фантазию молодого человека, — процветали, как буйно разросшееся зло, незыблемое пространственное членение и своеволие открыто залегающей жесткой материи. Процветала строптивость, которую человеческий дух не в силах преодолеть. Нечто несгибаемое, не поддающееся манипуляциям.

Лишь мало-помалу Густав высвободился из тисков собственной нерешительности. Начав спускаться по ступенькам, он сразу понял, что трап предназначен не д ля случайных хождений, а для планомерного спуска к корабельному днищу. Глубоко внизу — жених Эллены с удивлением отметил это еще два дня назад — лежали, в деревянных крепежных рамах, свинцовые блоки. Балласт, который трудно соотнести с какими-то конкретными числами, но вес которого более чем достаточен, чтобы утащить деревянное сооружение на дно, если вдруг в трюм проникнет вода. Эти металлические болванки, казалось, тянулись к Густаву. Он вспомнил о латунном светильнике рядом со своей койкой, который раскачивался в кардановом подвесе. Свеча соответствует устремленным вверх мачтам с парусами. Колышущееся багряное пламя—разодранной парусине. Внизу (если это можно обозначить как «низ») более плотная масса: металл, свинец, который обречен стать добычей океанического дна, ибо не хочет вместе с ветрами и газами обрушиться в пространство между мирами, в эту нарастающую Разреженность —постепенную смерть души. Человек хитростью изыскал для себя возможность плыть, раскачиваясь. Малейшее упущение или слабость ведут к неминуемой гибели.