Деревни

«Твой муж — хороший отец», — говорили Филлис знакомые женщины, а Филлис передавала их высказывания ему. Но сам Оуэн знал: это не так. На него, замкнутого мальчишку и единственного в семье ребенка, изливалась любовь и нерастраченная нежность родителей и деда с бабушкой. Оуэн не мог дать то же самое своим четырем отпрыскам, этим новоселам во Вселенной. Они отличались друг от друга, в их организмах в разной пропорции смешались гены его и Филлис, и каждый по-своему реагировал на окружающий мир. В детстве на него одного, маленького, приходилось четверо взрослых. Теперь на него, взрослого, приходилось четверо маленьких существ. Оуэн чувствовала себя не столько их родителем, сколько старшим любящим братом, который может поиграть с малышней, но может и шлепнуть, когда надо. С одной стороны, он старался держать детей в строгости, если они слишком расшаливались, с другой — не хотел внушать им нормы поведения. В их жизни не было чинных скучных прогулок с родителями по воскресеньям. Вместо тоскливого времяпрепровождения, угнетавшего Оуэна в детстве, теперь в доме целыми днями стояли беготня и крики. Те немногие часы, что оставались после школьных занятий, его четверка отдавала телевидению и играм с детьми их знакомых, которых привозили на Куропатковую улицу из густонаселенных кварталов Коммон-лайн.

Филлис в детстве училась в частных школах, Оуэн — в публичной. Обучение своих детей они решили начать с находящейся поблизости публичной школы — чтобы привить им демократический дух. Перевести в частную лучше тогда, когда выявятся их склонности и интересы.

Оуэн делил с семьей радости и горести. Все вместе они смотрели «Капитана Кенгуру» или «Звуки музыки» и слушали тревожные, омрачавшие праздники новости о положении в мире. Покончив с Фэй, он старался побольше бывать с детьми. На протяжении всего лета он раз или два в неделю приходил во время перерыва на Цаплин пруд и под стрекозиный стрекот и сплетни полуодетых молодых мам съедал пару бутербродов с арахисовым маслом.

На работе он занялся пересмотром привычных приемов. Нанизывая одно за другим звенья нескончаемых, но отнюдь не бесконечных бинарных цепей, этих шатких ступеней вероятностей, он добивался того, чтобы пользователь получил на мерцающем экране информацию, которую раньше собирали из карточек в виде машинописных и рукописных листов. Если бы не инженерная изобретательность, не смелые логические ходы, что мог оценить только квалифицированный программист, его работа качественно не отличалась бы от обработки информации на махине стоимостью двести тысяч с помощью перфокарт. Тогда эту операцию шутливо называли цифровым помолом, но это лишь подчеркивало ее рутинность.

— Послушай, Эд, — начал однажды Оуэн за ленчем. — Тебе не кажется, что нам надо попробовать что-нибудь новенькое? — Они взяли за правило раз в неделю встречаться за вторым завтраком в спокойном месте. Их компания расширялась, росло количество заказов и соответственно служащих. Тире в названии их фирмы «Э — О» словно бы неуклонно удлинялось.

Они сидели в тихом ресторанчике «Гадкий утенок», одном из трех заведений такого рода, оставшихся на Приречной улице. Центральная часть поселка уже несколько лет подряд приходила в запустение. Магазины закрывались, помещения сдавались внаем. Откроется охотничья или антикварная лавка, нахлынут любопытствующие посетители, но уже через неделю-другую поток тает и на витринные окна клеят полоски грубой оберточной бумаги.

На вывеске «Гадкого утенка» был изображен красавец лебедь. Два окна на задней стене выходили на реку. Интерьер выдержан в стиле старинной таверны: низкие потолки, подпираемые пожелтевшими дубовыми балками, столы, сколоченные из древесины клена, полутьма. На длинноногих официантках поверх джинсов были надеты передники с кружевными оборками. В меню мясные блюда с картофелем перемежались салатами со спагетти и настоявшимися супами. Несмотря на то что со времен службы в «Ай-би-эм» Эд изрядно прибавил в весе, он заказал себе свиную отбивную с жареным картофелем, зелень и бутылку «Хейнекена». Коммерческий успех и дорогие костюмы придавали его тучной фигуре вид внушительный, авторитетный. Поскольку в деловых кругах и налоговых органах компанию представлял он, галстук стал непременной принадлежностью его одежды. Оуэн остался верен молодежной моде пятидесятых: мягкая фланелевая рубашка и защитного цвета брюки, зимой черная водолазка.

Волосы он отпустил, как это стали делать многие из мужчин. За несколько месяцев связи с Фэй он похудел и старался не восстанавливать потерянное. Сухощавый, подвижный, он ощущал себя настоящим сердцеедом. Чтобы быть в форме, он записался в теннисный клуб в Юппер-Фоллс.

— Ты о чем? О личном? Так ты у нас попробовал новенького.

Оуэн вспыхнул. Его отношения с Фэй ни для кого не были секретом, но разговаривать о них он не желал, тем более с Эдом, который знал его и Филлис много лет и стал как бы членом их семьи.