Деревня дураков (сборник)

Митя сейчас отдал бы все на свете, чтобы оказаться на своем чердаке с круглым окошком и смотреть оттуда, как ласточки стригут вечерний воздух, как незаметно меняется огромная картина облаков, а внизу на земле царственно ступает по забору облезлый кот.

Растрепанная Сара повела его показывать дом – уютный, просторный, совсем нездешний, – где в каждой комнате сидели, лежали, ползали на полу мучительно искаженные существа.

Иногда попадались и нормальные, в основном иностранцы, которые, к Митиному изумлению, вели себя совершенно естественно, будто вокруг были не страшные калеки, а такие же точно люди, как они.

Монотонным голосом Сара непрерывно рассказывала что-то об устройстве жизни, натуральном хозяйстве, обязанностях, которые есть у каждого, а Митя не мог выдавить из себя ни звука, не говоря уж про осмысленную речь.

Обитатели дома вели себя по-разному. Одни не обращали на Митино появление никакого внимания, чему он был затравленно рад, другие – со всех ног бросались общаться, норовя при этом обязательно потрогать его, будто он был забавной зверюшкой.

«А ведь я для них тоже нечто вроде инопланетянина!» – подумал Митя, и от этой взаимности ему несколько полегчало.

Настойчивее всех оказался косоглазый Стас, непременно пожелавший показать гостю свою комнату. Митя хотел крикнуть:

«Не оставляйте меня одного!»

Но Сара как ни в чем ни бывало отправилась на кухню, очевидно, решив, что ее присутствие больше не нужно.

– Я пишу автобиографию, – объявил Стас, когда они вошли в комнату, похожую на номер в студенческом мотеле. – Только – никому. Сюрприз. Хочу ко дню рождения докончить, издать в типографии и каждому вручить. С автографом!

На узком встроенном в стену столе громоздились кучи исписанных огромными буквами страниц.

– Посмотри, – застенчиво попросил Стас. – Как оно – насчет стиля?

Митя, заранее съежившись, взял несколько бумажек. На каждой повторялась одна и та же фраза. Он бегло оглядел стол и даже поворошил листочки – везде были эти слова, видимо, раз и навсегда заворожившие Стаса:

«В момент моего зачатия мой отец был пьян, моя мать – молилась».

– А дальше? – осторожно спросил он, смертельно боясь сказать что-нибудь не то.

– Дальше я еще не написал, – обескураженно проговорил Стас, перебирая свою рукопись. – Да, в самом деле, только первая фраза. А я так давно пишу. С тех пор, как сюда приехал.

– Наверное, ты каждый раз начинаешь с начала? – догадался Митя.

– Ну да. Не с конца же мне начинать! – захохотал Стас.

– Прочитали биографию? – встретила его Сара, зябко державшая в ладонях большую кружку чая. – И как вам – насчет стиля?

– Это его фантазия? – выговорил Митя, робко присаживаясь на край длинной деревянной скамьи.

– Нет, почему? Чистая правда. Хотите знать?

Митя совсем не хотел, но кивнул.

– Его мать была монашка. Уже немолодая. Собирала деньги в электричке. На восстановление обители. Припозднилась. И какой-то алкаш ее изнасиловал. Во время родов она умерла. Наш Стас вырос в монастыре. Тут близко. А потом сестры его к нам привезли, большой стал – мужчина. Им не положено… Вы ведь историк? – спросила Сара после минутного молчания.

Митя опять кивнул.

– А это тоже, в каком-то смысле, история. Тут у каждого – история. Лена – вообще беженец. Из Казахстана. Но про нее вам, пожалуй, пока рано слушать… Я вот думаю, если б я была историком, я бы такую историю писала – о людях, не о политике.

– Да-да! – подпрыгнул Митя, меньше всего ожидавший разговора об истории здесь, в этом жутком месте. – Я давно это чувствую. Как бы сказать… Страшную ложь исторической науки. Любое обобщение неминуемо подчинено идеологии. Факты – вещь совсем не упрямая, а насквозь подлая: куда потянут, туда и нагнется. Там недоговорить, тут округлить – и готова новая концепция. Если где-то и есть правда, то только в простых человеческих свидетельствах. Но…

– Людей вы как раз боитесь, – преспокойно закончила Сара, и Митя почувствовал себя так, будто облился кипятком.

Тут, к счастью, на кухню пришла Настя, взглянула на ошпаренного Митю и милосердно предложила проводить его до дороги. На то, чтобы выбраться из дома, ушло почти полчаса. Новые Митины знакомые хватали его за руки, прижимались, заглядывали в глаза, спрашивали, когда он опять придет к ним.

– Никогда! – крикнула Лена, по-прежнему сидевшая на веранде. – Он на всю жизнь насмотрелся!

– Нет, почему же, – пробормотал Митя, хотя Лена была абсолютно права.

В этот момент он наконец понял, что тяжелее всего было не явное уродство здешних обитателей, как он пытался думать весь день, а их невероятная проницательность, высвечивавшая его собственные изъяны, включая те, которые он прятал от самого себя.

– Как вы здесь живете? – с ужасом спросил он. – Будто черепная коробка стала прозрачной и все потаенные мысли пропечатаны крупным шрифтом прямо на лбу!