Деревня дураков (сборник)

И между делом рассказал о том, как однажды вскрывал эсесовский блиндаж под Новгородом. В блиндаже Локотьков нашел бумажник, в котором не было ничего, кроме двух билетов в театр с оторванным контролем.

Бесплатный концерт

Лето в провинциальном городе. На раскаленных улицах – пусто. Пыльные листья не шелохнутся, будто и время остановилось. Только иногда выплывет из вечности трамвай, громыхнет на повороте, и опять – ничего, никого.

В какой-то момент на тротуарах вдруг зарождается неуловимое движение. Вытягивается вдоль бордюров поземка тополиного пуха и голубиного пера. Взвиваются обертки от мороженого, а навстречу падают, кружась, кленовые вертолеты. В открытых окнах всплескивают занавески. Оживает на бельевой веревке рубаха и всё машет кому-то отцепившимся пустым рукавом.

Поднявшийся ветер выдувает на улицы маленьких нарядных старушек. С разных концов города, придерживая одной рукой соломенные шляпки, другой – подолы ситцевых платьев, начинают они свой неспешный путь.

Их траектории сходятся в центре, в сквере оперного театра, где засиженный птицами Ильич вглядывается в столетние липы, словно заблудившийся путник – в метель.

Вскоре все лавочки в тени уже заняты. Покачиваются над неудобными гнутыми спинками шляпы, поворачиваются, как подсолнухи, вслед за редким прохожим.

То и дело слышится:

– Здравствуйте, Вениамин Григорьевич!

– Мое почтение, Алла Леопольдовна!

– Инночка! А Валя придет? Как умерла?

Два дюжих парня устанавливают на ступеньках театра черные кубы колонок. Молнией вспыхивает микрофон. В мареве горячего воздуха возникает мираж – струится и переливается блестками оперное платье.

– Мы начинаем наш традиционный бесплатный концерт, – торжественно возглашает призрак.

Сухим прибоем шелестят в тени аллей аплодисменты.

– Для вас играет городской духовой оркестр! Встречайте!

Шорох под липами нарастает.

Отдуваясь, вытирая салфетками лбы, лениво вышагивают музыканты. Солнце отражается в трубах и валторнах, сыпет слепящие блики.

Начинается музыка.

Рядом с оркестром появляется местная дурочка. Пожилая и полная, она крутит бедрами, искоса поглядывая на музыкантов, будто спрашивает: «Ну, как я вам?»

Те опустили глаза в ноты, только щеки подрагивают в такт.

И все-таки на кого-то ее танец произвел впечатление. Спотыкаясь, приближается по пояс голый молодой бомж. Кирпичное лицо перекошено галантной улыбкой, колышется белый живот. Он спал под липами, пробудился от джаза, увидел бедра и пошел на зов.

На расплавленном пятачке перед театром только эти двое. Фокстрот. Дурочка неловко выворачивается из объятий незваного кавалера. Даже в ее мире, искаженном жаждой любви, он не имеет никаких шансов.

Беззубый рот до ушей. Руки пытаются сцапать партнершу. Негнущиеся ноги выкидывают коленца. Для него ее увертки – еще танец, догонялки, девчоночья игра. В эти несколько секунд он по-настоящему, по-человечески счастлив.

Потом, злобно сплюнув, он уходит обратно под дерево, где спал, растягивается на чахлой траве.

На лысину Ленина садится большая чайка, прилетевшая с близкой реки.

Скоро оркестр заиграет «Подмосковные вечера», тогда старушки вспорхнут со скамеек, оправят цветастые платья, подадут друг другу руки и закружатся в невесомом вальсе, как сдуваемый ветром тополиный пух.

Половодье в поволжье

Залиты леса половодьем. Березы стали вдвое выше, в талом небе висят. Березовое озеро. По-марийски – «Хохлома».

Посреди воды – высокая дорожка не затоплена. Катит велосипедист по узкому перешейку. Всё вокруг – небо. Это почти полет. Только вместо крыльев – два колеса. А за спиной – хвостом – брызги.

Бабка с ведром оперлась на заборчик. Вместо огорода – квадрат весенних небес. Зачем ей ведро? Хочет вычерпать небо? Махнула рукой, идет по облакам, девичьим жестом подол подбирает. Скрипит ведро.

Утки вернулись.

– Ишь, – задрала голову, – летит птичий грипп, сопли до земли развесил…

Половодье.

Небо разливанное.

По колено в березовом озере.

Скрипит ведро.

Подводный уезд

Молога – морока – обморок – опрокинутый в омут город – обитель рыбы и мутной воды. Когда-то здесь утопили целый уезд. Разобрали по бревнышку избы, и сплавили вниз по Волге. Люди отправились следом, лишь старухи остались. Доживали по колено в воде, потом по пояс: затопление совершалось постепенно.

Мологжане – самые безродные люди на свете. Им некуда возвращаться навсегда. Остается только смотреть в гнилую мглу водохранилища. Вот они и живут по берегам «моря», как привязанные.

Большинство поселилось в Рыбьей слободке, нынешнем Рыбинске. Лежит Рыба-Рыбинск на берегу рукотворного моря кверху брюхом, стынет глазами в разные стороны, разинув рот. Вокруг нее – коряги и малые коряжки: обмылки Мологского уезда – уплыва – утопа.

«Утопленников», как прозвали беженцев из подводного царства, в Слободке не любят. Хотя те и стараются жить незаметно, на самых последних окраинах, где безымянные криворотые улочки переходят в пыльные огороды.