Крестьяне спрашивали у советских начальников и большевистских пропагандистов: (почему советская власть безвозмездно отбирает у них продукты, скот и заставляет их бесплатно работать на правительство, начальников и на бедноту? И получали такой ответ: «Вся земля теперь не ваша, она является государственным, общенародным достоянием. Правительство даёт вам землю для использования. А за это землепользование вы должны сдавать государству «продразвёрстку», выполнять «труд–гуж–повинности» и всякие другие требования правительства».
Выполнение государственного оброка («продразвёрстки») и государственной барщины («труд–гуж–повинности») занимало у крестьян не менее четырёх дней в неделю. А для выработки продукции для семьи, для их работы на себя, у них оставалось только дня два в неделю. Так свободные земледельцы пореформенной деревни после октябрьского переворота превратилась в правительственных роботов, в государственных крепостных.
Крестьяне тогда же ещё в 1918 году, ясно опознали эти советские порядки и точно назвали их: «новый оброк и новая государственная барщина»; «новое, второе крепостное право».
Такую же характеристику и в тех же словах давали советским порядкам восставшие против большевистской власти кронштадтские солдаты и матросы и тамбовские крестьяне в 1920–21 годах.
К учителям, которые до революции в большинстве случаев происходили из духовного сословия и зажиточных крестьян, — большевики относились с подозрением.
Местные начальники на каждом шагу ругали учителей «гнилой интеллигенцией». А Наркомпрос дал им Такое новое официальное наименование, которое одним своим звучанием внушало презрение и насмешку: «шкрабы» (сокращение от полного названия: «школьные работники»). Причём, «шкрабами» называли и учителей и уборщиц, так как и те и другие, по мнению Наркомпроса, в одинаковой мере были «школьными работниками» советской власти.
Учителя получали в те годы заработную плату совершенно обесцененными советскими бумажными деньгами, «денежными знаками», или «дензнаками». Эти «дензнаки» (или «совзнаки», как называли их иронически) потеряли всякую ценность, на них ничего невозможно было купить.
Городские учителя в те годы получали голодный паёк» наряду с другими служащими советских учреждений. А о сельских учителях правительство и партийно–советские учреждения просто «забыли», вернее, игнорировали их полностью.
По вопросу о пайке местные учителя обращались в уездный отдел народного образования. А там разводили руками: «Никаких инструкций ни от Наркомпроса, ни от Наркомпрода о снабжении «шкрабов» нет»…
В читальне уездной библиотеки учителя рассматривали советский журнал, в котором карикатура изображала главную деятельность тогдашнего наркома (минидтра) просвещёния Луначарского. Развалясь в кресле оперного театра, нарком просвещёния с блаженной, медовой улыбкой смотрит на сцену. А там порхают балерины перед растаявшим министром. Подпись под карикатурой: «Иван в раю»… Учителя ворчат:
— Конечно, «Ивану в раю» не до нашей адской жизни, не до наших мелких дел и забот…
Выпроважая от себя учителей, руководитель уездного отдела народного образования говорил им:
— Постарайтесь уладить вопрос как-нибудь сами, на месте…
Учительницы возвращались в свои квартиры голодные и хмурые…
Молоденькую учительницу стали часто навещать местные начальники. Узнавши её материальную нужду — в продуктах, в дровах, — начальники соблазняюще намекали:
— Оно, конечно, вся власть на местах. Всё от нас зависит: ежели мы захотим, то у вас будет все: и паёк и дрова. А если не захотим — помрёте с голоду и холоду. Все будет: лишь бы вы нос не задирали… да нам навстречу во всем шли…
Но учительница «навстречу» начальникам идти не хотела… А, следовательно, мёрзла и голодала.
Но этого мало. Её стали «допекать». То явятся начальники на уроки: проконтролировать, как учительница занимается… То придут на квартиру и начнут донимать политическими вопросами: как они выражались, «хотели прощупать учительницу с точки политической»… Однажды учительница пропустила день школьных занятий из-за погоды: побывав выходной день в гостях у родных, она из-за проливного дождя не Могла оттуда выехать во–время. Пьяный сельский комиссар, узнав об этом, явился к учительнице, в присутствии учеников набросился на неё с грубой руганью и, размахивая револьвером, даже угрожал арестовать её…
Тогда один пожилой зажиточный крестьянин сжалился над учительницей и предложил ей в своём доме квартиру и стол. Учительница с радостью перебралась к нему.
Но вот пришла очередная продразвёрстка. У её хозяина, у которого она имела тёплый угол и питание, отобрали все продукты, оставив ему только голодную норму. Крестьянин просил местное начальство: оставить норму продуктов также и на долю учительницы, которая никакого пайка не получает и питается у него. Но начальство, недовольное учительницей, ничего для неё не оставило, ссылаясь на то, что в инструкции о пайке для учителей ничего не говорится.