Деревня на перепутье

— Сами сгорят на этом жару, гадюки!

— Исстари так заведено, сударь: дикарь дает, жиряк берет.

— При немцах у хуторян лучших лошадей отобрали, а деревню и не трогали.

— А как же — кулачище Демянтис старостой был.

— Своя собака, ядрена палка.

— Все они собаки!

— Кулаки, сударь! Мы нашим навозом колхозные поля удобряем, а они на готовые хлеба придут.

— Не выгорит, ядрена палка!

На стороне лепгиряйцев кто-то пронзительно свистнул.

— Товарищи!.. — улучив минуту, крикнул Арвидас, но его перекричал фальцет Помидора:

— А уже выгорело, брат!

— Ха-ха-ха! — заливались деревенские, переходя в наступление, потому что хуторяне расстреляли первый заряд. — Му-мэ — навозу нет…

— Добрая душа — осталась без шиша.

— Выжали дикарей, как кишку. Колбасу будем делать.

— Дурака и в церкви бьют.

— Эй, голозадые! Может, еще есть чего лишнего — отдавайте.

— Отдам рубашку, себе оставлю заплатку, — летели насмешки из толпы деревенских. А так как обе стороны предпочитали говорить, а не слушать, то кричали наперебой, и наконец крики слились в один нестройный гул, и можно было разобрать только несколько самых ярых горлопанов.

— Не радуйтесь, жиряки! — ревел Гайгалас. — Мы остались с заплатками, гадюки, а с вас рубашку вместе со шкурой сдерем. Мужики, неужто позволим деревне над нами потешаться? — Гайгалас повернулся к своим людям. — Хватайте вилы, запрягайте лошадей! Вычистим деревню безо всякой там нормы, до дна подскребем.

— Попробуй, коли жить надоело, — завизжал Помидор.

— Черти тебя в пекле заждались, вилы выставили, — завопила Раудоникене; глотка у нее была луженая и не успела еще осипнуть, хоть кричала без передыху, изо всей мочи поддерживая деревенских.

— Товарищи…

— И попробуем! Мужики, за мной! Сперва обчистим Лапинаса с Римшей, гадов, а потом и другим жиру поубавим!

— Вперед, ядрена палка!

Мужики выставили вилы, как винтовки наперевес, и двинулись к хлеву. Вслед за ними хлынули хуторяне. На стороне деревенских зашумело, загромыхало, будто буря лес ломала, затрещала изгородь. В руках кое у кого замелькали колья.

Арвидас кинулся наперерез Гайгаласу.

— Назад, сумасшедший! — Он схватился за вилы, и в эту минуту Морта подскочила и изо всех сил замахнулась на Гайгаласа веревкой. Но Арвидас вовремя поймал ее руку, и веревка полоснула по лицу самой Морте. Из рассеченной губы по подбородку побежала струйка крови.

— Мать-героиню бьют! — взревел Лапинас. — Многодетную! Неужто позволим, люди?

Опустились вилы, занесенные колья. Все застыли, кто где стоял. Свои счеты сразу были забыты (а таких споров за всю историю Лепгиряй было немало, и большинство завершалось дракой). Распаленные взгляды еще исступленно горели, но теперь они нашли другую мишень — Арвидаса.

— Римшене, валяй сдачи! — завопила Раудоникене. — Гляди-ка, какой царь. Заявился к нам, бабам, морду бить.

Раудоникис, все это время терпеливо молчавший, наконец не выдержал.

— Замолчи, жена! Домой, пошли домой! — загудел он, бледнея от страха. — Кто кого бьет? Никто никого не бьет… Домой, жена!

Раудоникене лишилась дара речи: она не помнила, чтоб муж хоть раз в жизни ей перечил.

— А ты чего заговорил, осел несчастный? — накинулась она на мужа. — Думаешь, раз партейный, то должен своего покрывать? Липка ободранная. На что мне твоя партейность, баранья ты голова? Настоящий партейный высоко сидит, тысячи загребает, а ты лучшую корову… Заткнись!

— Мать-героиню, родительницу советских воинов! — твердил свое Лапинас. — Вот уж видать, вот уж видать, какие блага нас еще ждут.

Деревенские одобрительно загудели. Хуторяне поначалу не знали, что к чему, потому что в суматохе как следует не разобрались в происходящем, и теперь растерянно переглядывались, пожимали плечами, кто-то ругался, а некоторые незаметно отделились от толпы и черепахой поползли в сторону лепгиряйцев.

Арвидас вытер рукавом холодный пот. Надо было что-то сказать этим околпаченным людям. Воззвать к их здравому смыслу, если нельзя завоевать сердце, к совести — все ж здесь собрались люди, а не бессловесные скоты. Горный обвал перекрыл реку, и она вышла из берегов, угрожая смести все, что встретит на пути. Надо устранить эту преграду. Молниеносно, одним ударом, а то будет поздно. Но как? Где взрывчатка, которая разрушила бы ее? Слово! Правильное, меткое слово, одно лишь слово может заставить людей опомниться. Но слов не было. Что бы он ни скажи, казалось Арвидасу, уже не имеет смысла. Такая безнадежность, такая безысходность одолели его, а потом нахлынула такая ярость из-за собственного бессилия, что он чуть ли не лишился рассудка.