Деревня на перепутье

Они втроем — Мартинас, Ева и Арвидас — шли какой-то незнакомой дорогой; они — по бокам, она — посередине. Дорога была мокрая, скользкая, полная бездонных ям, в которых бурлила кипящая вода. Каждый раз, когда нога скользила, она испуганно вскрикивала и хваталась за руку Мартинаса. Она понимала: это неприлично, ведь рядом идет муж, ей бы цепляться за него; но неизъяснимая сила толкала ее к Мартинасу. Она устала от нечеловеческого напряжения нервов, хотела вернуться назад, хотя прекрасно знала, что вернуться нельзя, потому что позади дорогу залила кипящая вода; они должны идти вперед, только вперед, если хотят спастись.

— Не бойся, это же сон, — сказал Мартинас. — В жизни не бывает такой чуши.

От этих утешительных слов ей стало легко, хорошо. Охваченная умилением, она захотела погладить Мартинасу руку, но почувствовала направленный на себя взгляд Арвидаса — пронизывающий, холодный, видящий все. Этот взгляд ужасной тяжестью придавил ее, сковал волю и чувства. Ее тело застывало, каменело; поначалу ноги, бедра, потом туловище; еще несколько мгновений, и она вся обратится в каменную статую. Но пока это не случилось, она должна хоть кончиками пальцев прикоснуться к Мартинасовой руке. Хоть кончиками пальцев…

Она проснулась вспотевшая, измученная тяжелым сном. Рядом в кроватке глубоким сном спал Арвидукас. Сквозь неплотные занавески просвечивали квадратики погожего звездного неба. И придумай-ка такой сон! Идти среди ям с кипящей водой… Ева зажмурилась и с облегчением вздохнула: все-таки хорошо, что это был только сон. «В жизни такой чуши не бывает…»

Она старалась не думать, чтобы заснуть опять, но сон не шел. Угнетающее впечатление от сна напомнило ей последнее посещение Арвидаса.

— Почему не привела мальчика? — спросил он.

— Дождь… Гайгалене обещала посмотреть, пока я не вернусь.

— Проклятый дождь. Пошли в коридор, там будет свободнее.

В конце темного узкого коридора стоял столик, на нем валялась оставленная кем-то газета. Они сели на потертый диван. Далеко, в конце коридора, словно отверстие тоннеля, светилось огромное окно, выходящее в сад. Под окном какое-то дерево с маслянистыми листьями, которые ласково омывал легкий, теплый дождик. Сильно пахло лекарствами.

— Как дела?

— Ничего…

— Скоро выпишусь. Скорее всего, раньше середины июля уже буду дома. Знаешь, я по тебе соскучился, Ева. — Он обнял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал в губы.

— Не надо… Здесь люди ходят… — Она мягко высвободилась из его объятий. Ей было страшно и стыдно за свое равнодушие, но она ничего не могла поделать. Она совсем не радовалась, что он скоро вернется, совсем не радовалась. Эти неполных два месяца без него она, правда, чувствовала какую-то пустоту, но эта пустота не мучила, наоборот — давала странное успокоение. Ева знала, что завтрашний день будет таким, как она предвидит, что размеренный ритм ее жизни не нарушат никакие неожиданности, и это чувство уверенности действовало на нее, как струя чистого воздуха на угоревшего. Она больше не вернется в душную комнату. Не хочет! И сегодня она это ему скажет.

— Ты сильно покрасивела, Ева, — пошутил он. — Начинаю влюбляться в тебя заново. На самом деле странно: никогда еще так много о тебе не думал, как здесь, в больнице. Наверное, я дальнозоркий, мне надо удалиться от вещи, чтобы лучше ее разглядеть.

«Сейчас самое удобное время», — мелькнула мысль. Но он, преданно улыбаясь, гладил ее колено («Какая теплая, ласковая рука!»), и она не решалась.

— Арвидукас очень тебя ждет, — сказала она совсем другое.

— В следующий раз непременно его приведи.

Она кивнула.

Он нагнулся к ней и внимательно взглянул в глаза.

— Почему не рассказываешь ничего о себе? Как работа? Григас не нарадуется на твоих телят.

— Послезавтра кончается декретный у Гедруты. Придется уступить место.

— А ты… ты бы не хотела остаться при телятах?

— Мне все равно…

— Все равно? — разочарованно повторил он. — Почему же все равно?

— Ну так… Ведь Гедрута возвращается…

— С Григасом уже договорились: Гедрута пойдет телятницей на место Гаудутисовой Ромы — та очень уж халатно работает. А ты останешься на своем месте. — В его голосе зазвенели властные, не допускающие противоречий нотки, так знакомые Еве. — Разумеется, если ты хочешь, — добавил он мягче, но она поняла, что любые протесты заранее обречены на провал и высмеяны.

— Я привыкла к телятам, пускай будет так… — нетвердо ответила она.

— Пускай будет… — Она была уверена, что эти слова он повторил с насмешкой. Теплый огонек, разгоревшийся было в начале их беседы, погас. Арвидас больше не гладил ее колено, не улыбался, а сидел, откинувшись на диване. Глубоко задумавшись, склонив на плечо бритую голову с перевязкой на затылке. Больше, чем когда-либо, чужой и непонятный.

Она взяла со столика газету, развернула ее, прикрываясь ею будто щитом от тяжелого, испытующего взгляда, под которым таяли остатки ее воли. Еще несколько таких минут, несколько таких минут, несколько слов, и она уйдет отсюда ни с чем. Нет, больше медлить нельзя.