Деревня на перепутье

— Чего дурака валяешь? Солнце тебя ночью перегрело, что ли, чтоб тебя туда?

— Пойдем покажу, чего еще не видели.

Она побежала впереди, зло размахивая руками. Мужчины едва поспевали за ней.

Вошли в хлев. Коровы, сунув головы в кормушки, рылись в соломе. Увидев людей, уставились голодными глазами, замычали.

— Свеклы на кормежку даже по корзине не выходит, а спрашиваете, много ли надоила. — Бируте провела пальцами по ребрам исхудалой рыжухи. — Бока как изгородь. Откуда у такой вымя будет?

— Рацион, чтоб их туда… — вздохнул Григас. — Горстью поле не обсеешь.

— Будто они свои рационы получают! Вот поглядите! — Бируте вывела мужчин в другую дверь к сараю, где лежали колхозные корма. Сквозь расшатанные доски дверей торчали клоки выщипанной соломы. Одна створка двери кое-как держалась на завесах, а вторая валялась на земле. — Лучше уж в поле сложите. Хоть никому не отвечать.

— Говорил Мартинасу, чтоб привел в порядок. — Григас нахмурился. — Ведь и обещал… Вот человек, чтоб его туда…

— Ни соломы, ни свеклы, пылинки муки и то положить нельзя, — кипела Бируте. — До смерти надоело воевать. Лучше увольте из доярок.

Арвидас подбадривающе улыбнулся:

— С кем это воюешь? С Лапинасом?

Бируте зарделась.

— Кто хочет, тот и берет… — прошептала она. Глаза наполнились слезами. Сгорая со стыда, она закрыла ладонями лицо: провалиться бы сквозь землю — срам-то какой!

Арвидас смущенно отвернулся к секретарю. Григас молча опустил глаза.

— Понятно… — Арвидас положил руку на голову Бируте. — Успокойся, все уладим. Завтра же сарай будет заколочен, получишь ключ. — Он вынул блокнот, торопливо черкнул несколько строк и, вырвав листок, протянул девушке. — Время у тебя есть? Найди Гаудутиса и отдай ему. Пришлет мастеров. — И, не дожидаясь ответа, зашагал к саням.

От Лапинаса они мимо часовни свернули прямо в поля. Объехали хутора кяпаляйской бригады, обогнули бывший фольварк Варненасов и снова выбрались на большак. Ехали безо всякого плана, заворачивая где придется, и везде их встречали по-разному. То их ждали мрачные лица — слово нельзя было вытащить, то они находили пустую избу, потому что все куда-то попрятались, а то и наоборот — встречали с распростертыми объятиями, звали за стол, бежали за бутылочкой… Но и за холодным равнодушием и за любезными словами — даже за пустынностью избы, где посередине валялись клумпы, брошенные впопыхах хозяином, спрятавшимся за печкой, — за всем чувствовалось одно: страх и недоверие. Подозрительные взгляды следили за каждым их шагом; глаза, в которых Арвидас искал хоть крупицу искренности, лгали.

Был базарный день. Чем ближе к деревне, тем чаще на дороге попадались сани. Крестьяне везли картошку, мешки лука. В санях виднелись заиндевевшие кочаны капусты, плетушки с квохчущими курами, из других плетушек высовывали головы гуси. Мужики дымили дешевыми сигаретами, щелкали кнутами, добродушно понукая лошадей, потому что большинство запрягали себе тех лошадок, которых вырастили сами еще до колхоза. Бабы, сдвинув на затылок шерстяные платки, вертелись на сиденье, перекликались с соседками, едущими сзади, обсуждали рыночные цены. Тяжело груженных обогнал Шилейка, оседлав бочку пива, которая, обложенная соломой, лежала на санях.

Со всех сторон посыпались насмешки:

— Викторас! Какой самогонщице продашь? Поможем выпить.

— Лапинас, часом, тебе своих бутылочек не подложил?

— Будет он брать! Конкуренции боится…

— Эй, бригадир! Гляди, затычку вышибло!..

— Возьми и заткни громкое место своей дохлятине! — отбрил Шилейка, полоснув кнутом корову, которую вел Рокас Гоялис, привязав к задку саней.

Теперь все накинулись на владельца коровы.

— Нового председателя испугался, Рокас?

— Боится, чтоб в Дзукию обратно не поперли.

— Продай мне, хочу третью купить…

Арвидас стиснул кулаки.

— Поверни-ка лошадь, — процедил он сквозь зубы.

Развернувшись, оба упали на сиденье и стали обгонять сани за санями. Все уставились на них. Замолчали. Один Гоялис что-то бормотал себе под нос на своем дзукском наречии.

Они обогнали Шилейку.

— Становись поперек дороги, — велел Арвидас Григасу, соскакивая с саней. — Куда так торопишься, бригадир? Нехорошо друзей оставлять… — обратился он к Шилейке.

Тот нерешительно остановил лошадь и молча глазел на него, будто примерзнув к бочке.

— Председателю сообщил, что едешь?

— Мартинас знает…

— А куда едешь, тоже знает? — Арвидас подошел к саням. — А ну-ка, поднимайся.

Шилейка побледнел.

— Встань, говорю! — Арвидас стащил мешковину, которой была накрыта бочка. — Видно, дел в бригаде нет, раз пивом торгуешь?

Шилейка оскалился, будто пес, получивший по загривку.

— Нету… — наконец выдавил он. — Семена вычищены, отремонтировано… Все…

Арвидас обошел сани, провел пальцами по дышлу, которое посередке было стянуто проволокой, оглядел упряжь и, заставив лошадь попятиться, пощупал грудь под хомутом.

— Бригадир называется, шут возьми! Не стыдно? Вожжи вязаные-перевязанные, дышло треснутое, из хомута труха сыплется. Видел, что плечо разбито?

Шилейка молчал.