Деревня на перепутье

— Я не шучу, Гайгалас, — сказал Арвидас, внимательно глядя на бригадира. — У тебя одна корова, и колхоз возьмет у тебя десять телег навоза. Не много будет?

Гайгалас остыл, будто горшок, снятый с огня.

— Над навозом я больше не хозяин. Договаривайтесь вот с Винце.

— Зато осенью получишь соломы за трудодни. — Арвидас вопросительно глядел на Винце.

Тот потупился.

— Какой у меня навоз… Мох один. У других-то получше…

— Возьмем и где получше. У кого одна корова, с того десять, а кто держал по две, с тех заберем и по двадцать телег.

— Вот как? — Глаза Гайгаласа злорадно засверкали. — Выходит, и Шилейка свою кучу отдаст?

— А как ты думаешь? Неужто съест? — Арвидас тихо рассмеялся.

— Выходит, всех под одну гребенку? — допытывался Гайгалас, не веря своим ушам.

— Колхозу навоз нужен.

— К чертям! Винце! — Гайгалас дружелюбно покосился на Арвидаса. — Валяй в деревню! Порадуешь лепгиряйских умников. Пускай поплюют на ладони. Страда идет! — Он проглотил слюну и прохрипел из глубины груди: — Ошпарим ужаков. Будут знать, что добрая мать всех детей одинаково любит!

III

Под вечер заявилась неожиданная гостья — Миле Страздене. Была она в рыжем полушубке с выпушкой, в сапожках, на голове — серый шерстяной платок, наверное отрезанный от того же куска, что и платье, сшитое по последней моде и прикрывавшее большую часть голенищ. С Толейкене она была знакома и раньше, хоть и не дружила, так что без церемоний кинулась к ней и, пока та спохватилась, расцеловала в обе щеки.

— Господи, как я счастлива, как счастлива, — трещала она, шныряя крохотными глазками по комнате, будто стараясь запомнить на всю жизнь каждую мелочь. — Госпожа Толейкене будет у нас жить, сама госпожа Толейкене!..

— Так уж вышло… — промолвила Ева, ошарашенная наплывом дружелюбия гостьи. — Садитесь где придется. Просим…

— Вы знаете, что тут было, пока Галинисы жили? Хлев, свинарник! Всюду мусор — ни пройти, ни проехать. На километр овечьим пометом несет. Б-р-р… — Ее передернуло, чуть не стошнило от отвращения, и она с еще большим пылом принялась поливать грязью людей: — Платил им большие деньги, а они его кормили тухлым червивым окороком. Ах, сударыня! Я просто поверить не могу, что тут вообще когда-то жили Галинисы!

Бывшее жилье Галинисов на самом деле нельзя было узнать. В углу большой комнаты, где прежде стоял единственный приличный предмет обстановки — посудный шкаф работы Римши, красовался новый дубовый сервант. Колченогий столик сменился круглым раздвижным столом, а между сервантом и фанерованным платяным шкафом с зеркалом на створке высился до самого потолка красавец фикус. Сквозь сетчатые занавески ручной работы виднелись свежевымытые подоконники, которые Галинисы по деревенскому обычаю загромождали цветочными горшками. Теперь горшков не было, и помещение от этого стало светлее, просторнее, и казалось, будто ты попал к людям, приготовившимся к большому празднику.

У входа в соседнюю комнату стояла детская кроватка, рядом — двуспальная кровать, застланная узорчатым народным покрывалом, смахивающим на ткани Римшене. В открытую дверь виднелась вторая комната, обставленная мебелью такого же кофейного цвета — письменный стол, несколько гнутых стульев, застекленные книжные полки.

— Как в сказке, впрямь как в сказке. Или вы чудеса творите, дорогуша, или мне снится! Тут же все провоняло до последнего бревна в стене, до того провоняло, что легче за день новый дом построить, чем выгнать дух свиного хлева.

— Галинисы бедно жили… Малые дети… — начала было Ева, но Страздене и не думала останавливаться на полдороге.

— Все знают ваше доброе сердце, дорогуша. А я-то, бедняжка, не могу удержаться, правду не выложить, хоть сказано в священном писании: не судите, да не судимы будете.

Покончив в общих чертах с Галинисами, она сочла своим долгом ознакомить Еву с остальными жителями Лепгиряй. А когда и деревню от околицы высекла острым своим язычком, выкапывая в каждой семье какую-нибудь мерзость и нигде не находя ничего хорошего, то с ходу перебросилась на хутора, где первым делом сровняла с землей Гайгаласов и бывшего своего мужа Винце, который-де и прирожденный вор, и каторжник, и по своей дурости разбил ей жизнь. Она даже позабыла, что, если бы не ее уговоры воровать, муж и по сей день бы не знал, что такое тюрьма.