Дерево дракона

На шум прибежали и Бенсон и Абу, а этот человек спит как ни в чем не бывало, в то время как этажом ниже нападают на его жену. Это действительно очень подозрительно. Как это выразился Бенсон? Что он хандрит, места себе не находит, словно дикий зверь в клетке? И такое впечатление, будто он витает в облаках?… Он снова мысленно вернулся во времена учебы в Оксфорде. Странное дело, но с тех пор, как он оказался здесь, на Море, рядом с этим человеком, студенческие годы редко вспоминались ему. Сейчас же, стоя под дверью Хадида Шебира, он снова вспомнил былые времена. Однажды в веселой компании кто-то из студентов ненароком произнес какие-то слова, вызвавшие у Хадида раздражение, и кирениец, сверкая глазами, набросился на него. Кончилось тем, что была вызвана полиция, и обоих потом чуть не исключили из числа студентов до конца семестра Как же тогда этот человек должен был реагировать на присутствие Моци в комнате его жены? А может быть, его вообще больше уже ничего не волнует? Может быть (при одной только мысли об этом Джон снова пришел в бешенство), может быть, он проснулся и продолжал лежать в постели, безучастный ко всему, словно ничего и не происходило ни с его женой, ни с Моци? Но как же так? Ведь Хадид известен своим вспыльчивым, гордым нравом и безупречным воспитанием.

Сейчас Джон не находил в нем ни одного из этих качеств.

Поддавшись внезапному побуждению, он открыл дверь и вошел в комнату, погруженную во мрак. В ней было жарко и душно, и Джон догадался, что окна здесь не открывались уже много дней. Со стороны постели доносилось едва слышное сонное дыхание. Как же он может спокойно спать? Выведенный из себя этим обстоятельством, Джон включил свет. Может, хоть теперь придет в себя? Джон чувствовал, что где-то в глубине души начинает зарождаться ненависть к этому человеку, замешанную на духе соперничества. Ведь этот человек муж Мэрион, и именно он должен был прибежать к ней на помощь первым, защитить, уберечь от… Нахмурившись, Джон приблизился к постели.

Вытянувшись во весь рост, Хадид лежал поверх простыней почти голый. Из приоткрытого рта вывалился кончик языка.

Этот открытый рот и безвольно вывалившийся язык напрочь перечеркнули природную красоту смуглого лица, лишив благородства и интеллекта, придав ему идиотский вид слабоумного.

Тело тоже было полностью расслаблено. Сейчас оно казалось вылепленным из черной глины, мягкой, податливой, и снабженным для крепости мускулами и костями. Джону была хорошо знакома эта поза, так как ему не раз доводилось помогать приятелям добираться до постели после обильной попойки, а позже заходить к ним, чтобы проверить, все ли в порядке. Это была обычная поза спящего пьяного человека. Но Хадид… Хадид никогда не притрагивался к спиртному. Даже в веселые студенческие годы.

Джон наклонился и поднял спящему веко. Зрачок был сужен.

Джон выпрямился, убедившись, что его подозрения подтвердились: спящий на постели человек находился под действием наркотика. Джон смутно припомнил слова Бэнстеда, что якобы, по слухам, Хадид время от времени употребляет наркотики.

Теперь он почувствовал жалость к этому человеку. Много лет назад, в Оксфорде, это был сильный, стройный, мужественный человек, полный жизненной силы, бившей через край. Джону снова вспомнились душевые кабины после матча по регби. Тогда это сильное, смуглое тело, искрящееся каплями воды, напоминало ему картины Веласкеса. Он хорошо запомнил его потому, что как раз в те времена мать прочила его в художники…

Он любил живопись. Ему нравился Эль Греко, нравились безумные кошмары Босха, изящная белизна Утрилло и первозданная красочность полотен итальянцев, заполнявшая стены галереи Уффици. И всякий раз глядя на тело Хадида, словно окутанное светящейся прозрачной водяной пеленой, он смотрел на него глазами художника, зная, что именно такое тело хотелось бы ему рисовать. Кому-то это могло показаться странным и неприличным, но он хорошо запомнил это тело, может быть, еще и потому, что чуть левее пупка много раз видел огромное, не правильной формы родимое пятно, так резко контрастировавшее с безупречной красотой остального тела.

Теперь же, глядя на спящего, длинной, темной тенью распластавшегося на простынях, на его тело, почти обнаженное, если не считать узкой набедренной повязки, которые носят мужчины его народа, Джон заметил, что на смуглой, гладкой коже вокруг пупка нет ни единого пятнышка. Джон продолжал изумленно разглядывать живот спящего — родимого пятна не было. И тут, словно пронзенный, он почувствовал, что к нему постепенно начинает приходить осознание.

Все еще не веря своим глазам, подозревая, что во всем виновата коварная игра света и отчаянно копаясь в памяти, Джон склонился ниже над спящим. Но ошибки не было. У человека, лежавшего на кровати, не было родимого пятна. Всякий раз стоя под душем, он не переставал удивляться тому впечатлению, какое производило это пятно, этому дефекту на теле самого совершенства.