Дерево Миранды

— Дай их мне! — рявкнула Эдна Торп, выхватила письма у ребёнка и шлёпнула девочку по щеке тыльной стороной ладони. — Сколько раз тебе говорить — не суй свой нос…

Она стала проглядывать надписи на конвертах, несомненной важные и не очень, а тем временем её дочь стояла, потупив глаза и пухлыми пальчиками ощупывала пострадавшую щеку.

Элейн принялась рыдать — не тихие всхлипывания, а завывания сирены.

— Хочешь плакать, — объявила Эдна, — заходи в дом и давай, сколько угодно. Не желаю, чтобы соседи видели, как ты выставляешься на посмешище, а ведь такая большая-пребольшая девочка!

Она подтолкнула дочь. Элейн оборвала завывания, раздумывая, что будет интереснее: посмотреть, что там в письмах или уйти домой и поплакать. Она предпочла слёзы и, рыдая почти в голос, шумно потопала в дом. Эдна глянула ей вслед, хмурая мина скользнула по её лбу и исчезла, как тень, когда она вскрыла конверт, разгладила сложенный листок, перегнув его в другую сторону и прочитала, поднеся бумагу к лицу так близко, что могла бы даже обнюхать её.

Послышался шум ударов по мебели. Эдна представила, как дочь лупит по вещам, вымещая на них своё горе.

— Ну-ка, прекрати! — проревела Эдна сквозь сетчатую дверь и преспокойно продолжила читать.

Немного спустя Элейн снова шагнула на крыльцо, глаза покраснели, но щёки круглились от ангельской улыбки.

— От кого эти письма, мама? — сладко поинтересовалась она, отодвинув книгу сказок, чтобы сесть рядом. Девочка обняла мать за талию, насколько смогла и ласково приткнулась к дряблому боку Эдны.

— Вот это — от твоей тёти Миранды, — пояснила Эдна, пальцем постукивая по бумаге. Это имя ничего не сказало Элейн, которая вскинула голову и вытянулась, рассматривая написанное изящным спенсерианским почерком[2], как будто это были следы от пляски блуждающих огоньков.

— Давным-давно я брала тебя к ней, ещё совсем малышкой, но, наверное, ты не помнишь. Она живёт в Ганновере и ухаживала за твоей бабушкой. — Эдна задумчиво смотрела на бумагу.

Худощавый мальчик двенадцати лет поднимался на велосипеде на холм; он прокатил его по пологому газону и прислонил к ступенькам крыльца.

— Джуниор! — Эдна пронзила сына взглядом. — Сколько раз я говорила, чтобы ты не ездил на велосипеде по траве?

— Я не ехал на нём, я его толкал, а, кроме того, если его поднимать по ступенькам, он будет стукаться и это повредит шинам.

— Это не оправдание! А теперь вернись назад и поднимись по ступенькам, как полагается!

— Ой…

Он прижал грязные кулаки к бёдрам, широко расставил ноги, на лице появилась бунтарская ухмылка.

— Джуниор! 

Эдна шелохнулась, словно собираясь подняться, её голова двинулась вперёд, как у змеи, расправляющей кольца. Мальчик отступил, нервно облизал губы и уронил руки. Мать и сын смотрели друг другу в глаза. Джуниор спасовал. Он вздёргивал колесо, переваливал его через ступеньку и снова затаскивал наверх, с ненужными усилиями, будто в отчаянной попытке вызвать взрыв — а потом патетически поднять взгляд и вскричать: «Вот, смотри, чего ты добилась и меня тоже заставила сделать!»

Но шины остались неповреждёнными. Он во второй раз, смущённо и разочарованно, прислонил велосипед к ступенькам крыльца.

— Что читаешь?

— Письмо от твоей тёти Миранды.

— Что она рассказывает?

Взор Эдны скользнул по письму в поисках чего-нибудь, что могло быть интересно мальчику.

— Ей одиноко, с тех пор, как умерла бабушка и оставила её одну-одинёшеньку в большом доме.

Элейн погладила материнскую руку.

— Мам, она красивая? Она красивая?

Эдна задумалась.

— Пожалуй, да. Твой папа чуть было не женился на ней, вместо меня!

Она слабо усмехнулась такой нелепой мысли.

— Но заполучила-то его ты, а? — торопливо спросила Элейн с заговорщицким видом. Раздражённая Эдна метнула на неё грозный взгляд.

— Твой отец женился на мне, потому что любил меня, — с достоинством ответила она. — Не было никаких сомнений, кому он достанется.

Она погрузилась в письмо.

— Если ей одиноко, — спросил Джуниор, — может, ты попросишь её приехать и немного погостить у нас?

Мальчик опустился на верхнюю ступеньку крыльца, вытащил складной нож и попытался ногтем поддеть лезвие.

Эдна задумалась.

— Не знаю. Может, лучше сперва посоветоваться с папой.

Пухленькие пальчики Элейн пробрались через качельные подушки прямиком к книге сказок, украдкой подняли её с качелей и положили на подоконник за спиной. Девочка повернулась к матери, невинно округлив глаза.

— Лучше я пойду и посмотрю, не выздоровели ли мои заболевшие куколки, — сказала Элейн. Когда ей надоедало играть с куклами, те считались больными. Она спрыгнула с качелей на пол, так энергично оттолкнувшись, что качели яростно задёргались из стороны в сторону, а Эдна сердито глянула вверх, на цепи, взвизгнувшие в потолочных крюках.

Элейн очень мягко прикрыла за собой дверь и, через захламлённую гостиную, прокралась к выходящему на крыльцо окошку. Эдна вскрывала очередное письмо, а Джуниор испытывал лезвие ножа, срезая кромку с ботиночной подошвы.