Дерево с глубокими корнями: корейская литература

— В ваших объятьях я чувствовала себя, как раньше в лесу. Видела побеги и спелые плоды даже на засохших ветках, которые нам предстояло покинуть на следующий день.

— И я видел. Первородное индиго моря, замершую на глубине темноту. Я дрейфовал одинокой клеткой, окруженный темнотой и тишиной, дремал в предчувствии жизни.

Голос мужчины срывается. Движения ускоряются, ветер поднимает плечи. Его тело, уже по грудь раскаленное добела, теперь не какая-то непросохшая статуя, а распаленное единство бесчисленных клеток, каждая из которых вот-вот, набрав побольше воздуха, закричит.

Женщина уже не пытается выровнять дыхание. С ее губ срывается стон, оставив по себе крошечную яркую радугу. Эта радуга всплывает вверх переливающимся облаком. Влажные от пота руки женщины, розовая флегма, впиваются в раскаленную спину мужчины, как плети корней омелы в дубовый пень, ее ноги, подобно щупальцам огромного цефалопода, что оставляет от своих жертв лишь пустые шкурки, невидимыми присосками цепляются за обжигающую медь колонны его бедер. Дремавший у их ног вулкан начинает извергать дым и лаву.

— Я снова… вижу. Первородное индиго… Замершую темноту. Я — предчувствие жизни. Одинокая клетка, — бормочет мужчина, погружаясь в видения, и женщина отвечает ему стоном:

— Я тоже вижу! Густой лес… Сейчас… сезон дождей. Капли дождя стучат по широким листьям… О, этот шум!

— Я вспомнил… Я трилобит… коралл… губка.

— Мы… в полости… старого ствола… прячемся от дождя. Твои объятия… так горячи!

— Я эласмозавр. Дельфин… Тунец.

— Я… твоя… самка. Обезьяна… задравшая хвост.

Их стоны переходят в странные крики.

— Я сожалею! Сожалею, что выбрался на сушу… что захотел ступить на землю.

— Да… жаль. Что нам при… пришлось… спуститься… с деревьев.

— Мы спасались от грозных врагов…

— Терпели холод… и голод…

— Были вынуждены сбиваться в стаи…

— И выдумывать дурацкие правила…

— Уравнивали силы орудиями и огнем…

— Крепко стоя на ногах… мы погружались… в никчемные размышления…

— Облекали в слова даже неприятные воспоминания…

— Наслаждались тщетой культ… культуры.

— Сами себя оковывали цепями и ранились о то, что называли этикой и моралью.

— Даже любя… расставались.

— Проклятье! Встречались тайком, как преступники, сходились, как любовники, и расходились, как чертовы лицедеи.

Крики становятся все громче и вдруг обрываются, ритмичные движения сходят на нет. Мужчина и женщина, как куклы, у которых кончился завод, лежат какое-то время без движения в поту и сперме. Постепенно пот и сперма просачиваются под стеной и мутным потоком бегут по мостовой. Поток уносит с собой банку из-под колы, увядший букет, мятую концертную программку, изъеденную молью книжку, разбитые очки, пожеванную жвачку в серебристой обертке — а заодно страсть, усталость и грусть. Браваду и предательство.

— Темнеет, — говорит ровным голосом женщина, поднявшись и посмотрев за ограду. Вулкан у их ног выбрасывает последние клубы черного дыма, изумрудное небо растаяло. Мужчина молчит, как пень. Оставив его, женщина направляется к сточной канаве за оградой. Пока она старательно отмывается от пота и комочков спермы мужчины, розовый жар уходит жилами под ее кожу и наконец исчезает без следа.

Женщина возвращается миражом с лицом цвета истлевшей кости, носом, свисающим до губ и пустым взглядом распахнутых окон глаз. Приклеив обратно к собственному миражу отодранные без сожаления лоскуты кожи, она сухо спрашивает мужчину, который по-прежнему лежит без движения:

— Собираетесь проспать тут весь день?

Мужчина бросает на женщину рассеянный взгляд. Он так озадачен переменами в ее облике, как будто понятия не имеет, что с ней все это время происходило. С недоумением спрашивает:

— Мы ведь шли к свободе?!

— Правильно. Поэтому и оказались здесь…

Женщина не собирается сдавать свои позиции.

— Нет, я хочу сказать, что мы вместе выбрали путь! И были готовы в конце его наполнить гробы и украсить могилы.

— Глупости. Нет идеи настолько великой, чтобы ради нее стоило ставить под угрозу собственное существование.

— У вас есть имя, положение и семья, о которой нужно заботиться. А у меня своя жизнь. На самом деле мы никакие не господа, а всего лишь рабы.

Вот теперь мужчина действительно удивлен.

— Ты только сейчас до этого додумалась? Или еще в парке?

— Еще до того, как вышла из дому, чтобы встретиться с вами.

— Значит, говоря о свободе, ты имела в виду лишь эти три года?

— Вовсе нет! — она решительно возражает и вместе с тем как будто извиняется. Лицо ее снова начинает покрываться морщинами. — Это наше последнее свидание. Оно должно было быть красивым и запоминающимся. Отныне, где бы вы меня ни встретили, имейте смелость ограничиться вежливым кивком.

Этого мужчина от нее не ожидал. Но его влажно-гипсовое лицо остается бесстрастным, словно ничего особенного не происходит. Только секундное молчание косвенно свидетельствует о том, что он уязвлен.

— Понятно. Значит, и мне пора уходить.