Дерево уккал

Осень стремительно венчалась на царство. Становилось все холоднее и холоднее, особенно по ночам, когда лишь трава да овчина служили постелью пяти сотням казаков, так надолго оторванным от своей Родины. Днепровские степи и тверские леса, Москва и Рязань, Поморье и Поволжье – со всех концов еще не спаянной воедино древней Руси и новообретенных земель собрался отважный люд, чтобы дерзнуть и свершить невиданное. Каменный пояс – горная цепь настолько грандиозная, что вершины теряются в густых облаках, раздирая их в клочья, когда резкий и колючий ветер приходит им на помощь. Пустое место, опасное. А обойти нельзя никак. От моря до моря раскинулась гряда, отделяя мир человеческой цивилизации от мира неведомого, мира чудес.

А струги все плыли и плыли. Днем к реке на водопой выходили лоси, ночью слышался волчий вой, и желтые глаза хищников сверлили путников из чащоб жадным взором. Но вот начался подъем. Из Камы отряд Ермака перебрался в Чусовую, которая бурлила и ярилась в верхнем течении в самих предгорьях. Река обмелела. Подводные камни, местами являющие свои острые края над поверхностью потока, грозили казачьим судам катастрофой. Могучее течение отнимало у гребцов последние силы. Местами казакам, часто подвизавшимся бурлаками на Волге, легче было протащить струги бечевой. Но через время стало настолько мелко, что не помогало уже и это. Самые большие струги пришлось бросить, прорубить просеку в чаще и, в отсутствие возможности волочить лодки по каткам на каменистых буераках, перенести остальные на руках через острые скалы, спотыкаясь о корни, распарывая одежду и плоть о колючие ветви.

Так вошли в прозрачную Серебрянку, что притекла прямо от Сибирской страны. Высокие скалистые берега ее были узки, но поднявшийся во время дождей уровень воды позволил наконец передвигаться без боязни сесть на мель или напороться на камень.

К тому часу, когда измученное в пути воинство достигло тагильских перевалов, в горах выпал снег.

Казаки поставили шалаши и остановились на привал. Перед лагерем расчистили площадку, на которой Григорий целыми днями занимался с казаками военными учениями. Особенно интересовала его новейшая линейная тактика, элементы которой грек неоднократно видел у шведов. Увиденное вполне убедило его в том, что повсеместное применение линейной пехоты вскоре окончательно похоронит как старый добрый доспех, так и прославленную тяжелую дворянскую кавалерию. Казакам подобные экзерсисы удовольствия прямо скажем не доставляли, о чем они не преминули сообщить, разъяснив греку, где они его видели и куда ему следует сходить. Но после того, как на них гаркнул повидавший на своем веку множество сражений Ермак, который прекрасно понимал, что десятикратный перевес противника в численности может свести на нет только умелое использование огнестрельного оружия и железная дисциплина, любителям вольницы пришлось подчиниться. Так они стали оттачивать череду мушкетных залпов, которая при поддержке пускай небольшой, но все же артиллерии должна была остановить нападавшую в хаотичном порядке татарскую конницу.

Все остальное время приходилось охотиться. Снег падал постоянно, заметая и так не столь часто встречавшиеся следы животных. Это вынуждало охотников уходить все дальше от лагеря в поисках добычи. И вот, после очередного похода за провизией, отряд вернулся с неожиданным уловом. Казаки шли, громко переговариваясь и споря. При этом они не забывали толкать и подхлестывать плетьми весьма занятного субъекта. В лагере данную процессию встретил Григорий. Охотники, ничуть не церемонясь, вытолкали к нему незнакомца. Представлял он зрелище весьма плачевное: повидавшая виды, хотя вероятно когда-то весьма дорогая, делия с меховым воротником и такой же подкладкой свисала грязными лохмотьями; петлицы из декоративного шнура почти все были оторваны, поэтому под верхней одеждой хорошо просматривался жупан со стоячим воротом, повязанный широким поясом с ювелирной пряжкой из потускневшего от времени и невзгод серебра.

Одного взгляда хватило греку, чтобы понять – перед ним польский шляхтич, знатность которого, как всегда, равнялась разве что его спеси. Григорий подошел ближе, нависая над незваным гостем, ибо тот был полон и невысок.

– Ну, так что за птица к нам пожаловала?

– Адам Каминский, специальный посланник короля польского и великого князя литовского Стефана Батория, – грязный и оборванный поляк высоко задрал голову, раздувая и без того круглые щеки. – Заметьте, у нас теперь мир, поэтому попрошу вести себя соответствующим образом.

Его обледеневшие и совсем не грозные усы высокомерно топорщились, будто их владелец выступал как минимум на сейме в Кракове.

– Ого, ну ничего себе, какой индюк! – Григорий обнажил зубы в издевательской улыбке. – Что ж, негоже держать светлейшего пана на морозе, да еще и в таком виде. Пройдем за мной.