Дерево, увитое плющом (Девичий виноград)

Дедушка вздохнул, странно всхрапнул и открыл глаза. Через некоторое время они сфокусировались, и он заговорил, не шевельнув головой. Звуки были искаженными, но достаточно разборчивыми: «Аннабел?»

«Я здесь, дедушка».

Пауза. «Аннабел?»

Я наклонилась вперед и взяла его за руку под одеялом. «Да, дедушка, я здесь. Это Аннабел».

Его пальцы не шевельнулись, не изменилось и выражение лица, но мне показалось, что он немного расслабился. Тонкие сухие пальцы, как побеги бамбука, больше не казались живыми, лежали в моей ладони. Я вспомнила, как я была девочкой, а он — высоким, сильным и ехидным тираном, гордым, как огонь. И неожиданно для меня этот день стал слишком долгим. Он начался с Рябинового, ясного утра, секрета, который больше не был только моим, Адама, знания о нашем взаимном предательстве, а теперь это…

Гроза приближалась. Молнии долго светили, колесами катались перед занавешенным окном. Дедушка понял, что это такое, сказал: «Это просто летняя гроза. Скоро закончится».

«Шум? Дождь?»

Дождь лился с небес, шумел водопадом. «Да. — Он сдвинул брови. — Это прибьет траву…»

Что-то во мне пробудилось, удивление, смешанное со стыдом. Кон впитал самую суть Винслоу, может быть, его реакции честнее моих. Моя немая ярость, горе о том, что все проходит, не только этот старый человек, но мой мир, которого я не хотела получать и заслуживала потерять. Я сказала: «Именно это говорил Кон».

«Кон?»

Я наклонилась к нему. «Он здесь».

Глаза шевельнулись. «Кон».

«Сэр?»

«Я… болен».

«Да», — сказал Кон.

«Умираю?»

«Да».

Мои губы раскрылись в попытке протеста и от ужаса, но все, что я могла сказать, остановила дедушкина улыбка. Не тень прошлой ухмылки, просто растягивание мускулов в уголках рта, но я поняла, что Кон прав. Какими бы ни были пороки Мэтью Винслоу, он не собирался уходить из жизни по ковру женской лжи. У них с Коном было много общего, как поле, где они могли встретиться и куда меня не пускали. Мой протест, должно быть, передался ему через наши соединенные руки, потому что его глаза вернулись ко мне и он сказал: «Не надо врать».

Я посмотрела на Кона. «Хорошо, дедушка, не буду».

«Юлия?»

«Она скоро появится. Ее задержала гроза. Она уехала с Дональдом на весь день и не знает, что ты болен. — Мне показалось, что он смотрит вопросительно. — Ты помнишь Дональда, дорогой. Шотландец. Дональд Сетон. Археолог, ведет раскопки на Западной Гари. Был здесь прошлым вечером, — мой голос сбился, но я смогла привести его в порядок, — на твоем дне рождения…»

Меня перебил гром. Длинная яркая трещина молнии, а потом грохот, будто рядом выстрелили из пушки. Мэтью Винслоу спросил: «Что это?» — от удивления почти нормальным голосом.

Кон был у окна, раздвигал занавески. Его движения наполняло жуткое нервное возбуждение, они выглядели не просто грациозными, как обычно, превращались почти в балет. Вернулся к кровати и наклонился. «Это далеко. Дерево. Я совершенно уверен, но не здесь. Одно из деревьев Форрест Холла, я бы сказал. — Он положил руку на кровать, на одеяло, под которым лежала дедушкина рука, и сказал старательно и отчетливо: — Не надо беспокоиться. Я потом выясню, что это такое. Но это не около мастерских. Свет горит, отсюда видно. Ничего плохого не случилось».

Дедушка сказал очень ясно: «Ты хороший мальчик, Кон. Очень жаль, что Аннабел так и не вернулась. Вы бы очень друг другу подошли».

Я сказала: «Дедушка…» — и замолчала.

Когда я опускала свое лицо в одеяло, я увидела, что Кон поднял голову и смотрит на меня прищуренными глазами.

В комнате были только мы с Коном.

Глава шестнадцатая

Nor man nor horse can go ower Tyne, Except it were a horse of tree…

Ballad: Jock of the Side

Прошло очень много времени, прежде чем Кон откашлялся, чтобы заговорить.

Я не поднимала головы. Чувствовала испытующий взгляд, и даже в первом порыве печали инстинкт, которому я всегда доверяю, заставлял прятать слезы. Не думаю, что я была тогда способна сознательно обдумывать опасность положения, когда моя упрямая глухая самооборона превратилась в угрозу. Со вчерашнего дня я знала, что придется сказать ему правду. Обсуждать ее над бесчувственным телом дедушки было невозможно, будто считать его уже мертвым. А теперь, даже если я была готова выразить все словами, сделать это стало еще труднее.

Я никогда не узнала, что он собирался сказать. Где-то внизу хлопнула дверь, и раздался топот бегущих ног. Кон остановился, прислушиваясь, я смутно подумала, что, может, Лиза как-то догадалась, что случилось. Но разве она бы побежала так? Никогда не видела, чтобы Лиза спешила… как-то это на нее не похоже, даже если бы он много для нее значил… Юлия, конечно, это должна быть она. Я прижала кулаки к вискам и попыталась унять слезы, успокоить мысли. Юлия бежит, слишком поздно, и через секунду придется поднять лицо…