Деревушка

— Ты все равно не ешь, — сказал он. — Сейчас я велю принести еще.

— Ну и ну, — сказал Рэтлиф. — Провалиться мне на этом месте. Клянусь богом, я как увидел его, так сразу и подумал — с ним что-то неладно. Вон оно что. Он брался не за свое дело — кузница, полевые работы. Но что ему впору быть учителем — это мне и в голову не приходило. Вон оно что. Он нашел единственное место в целом свете, или, вернее, на Французовой Балке, где можно не только полный день сыпать всякими присловьями, но еще и деньги за это получать. Так, так. Стало быть, Билл Уорнер схлопотал наконец беду на свою голову. Лавку Флем сожрал, кузню сожрал, теперь до школы очередь дошла. Остается только дом. Потом, ясное дело, он поневоле и за вас примется, но пока что ему еще придется попотеть с домом, потому что Билла…

— Ха! — односложно сказал Букрайт. Он доел ломоть, который взял с тарелки Талла, и кликнул буфетчика:- Эй, дайте-ка мне покамест кусок пирога.

— Какого пирога, мистер Букрайт? — спросил буфетчик.

— Съедобного, — сказал Букрайт.

— …потому что Билла, пожалуй, не так-то просто будет оттуда вытурить, — сказал Рэтлиф. — А может, из этого и вовсе ничего не выйдет. Так что смотрите, как бы Флему не пришлось приняться за вас раньше, чем он рассчитывал…

— Ха! — снова сказал Букрайт, отрывисто и неожиданно.

Буфетчик пододвинул ему пирог. Рэтлиф поглядел на Букрайта.

— Ну? — сказал он. — Что «ха»?

Букрайт поднес ко рту кусок пирога. Он повернул к Рэтлифу свое злое, мрачное лицо.

— Сижу я на прошлой неделе у Квика на лесопилке. Кочегар и еще один черномазый сгребают лопатами щепу к топке и переговариваются друг с дружкой. Кочегар хотел подзанять деньжонок, да боялся, что Квик ему не даст. Тогда другой черномазый и говорит: «Сходи к мистеру Сноупсу в лавку, он тебе даст взаймы. Мне он вот уж больше двух лет назад дал пять долларов, и я одно знаю — каждую субботу несу ему в лавку десять центов. А про пять долларов он ни разу и не вспомнил». — Букрайт отвернулся и вонзил зубы в пирог, отхватив сразу чуть не половину. Рэтлиф смотрел на него слегка насмешливо, почти с улыбкой.

— Так, так, — сказал он. — Стало быть, он принялся за дело сразу с обоих концов. Ну, в таком случае недолго ждать, покуда он доберется до середки и возьмется за вас, за простых белых людишек.

Букрайт снова откусил изрядный кусок. Буфетчик принес заказ, и Букрайт запихнул в рот остаток пирога. Талл принялся резать свой бифштекс на мелкие кусочки, словно собирался кормить ребенка. Рэтлиф следил за их движениями.

— Неужто никто из ваших не попытался что-нибудь сделать? — сказал он.

— А что мы можем сделать? — сказал Талл. — Конечно, неправильно все это. Но нас это не касается.

— Живи я там, я бы что-нибудь придумал, — сказал Рэтлиф.

— Ну да, — сказал Букрайт. Он расправлялся с жареной колбасой так же, как с пирогом. — И достался бы вам один галстук бабочкой заместо фургончика с лошадьми. Вам он был бы к лицу.

— Конечно, — сказал Рэтлиф. — Вы, пожалуй, правы. — Он отвернулся и поднес к губам ложечку, но сразу же опустил ее в чашку. — По этой чашке, кажется, сквозняк гуляет, — сказал он буфетчику. — Подогрейте-ка малость. А то, боюсь, кофе замерзнет, разорвет чашку, мне же платить придется.

Буфетчик взял чашку, налил горячего кофе и подал Рэтлифу. Рэтлиф осторожно положил туда ложечкой сахар, все с тем же неопределенным выражением на лице, которое, за отсутствием более точного слова, приходится называть улыбкой. Букрайт смешал все шесть яиц в одно невероятное хлёбово и, чавкая, уписывал его ложкой. Оба они, и он и Талл, ели быстро, но Талл ухитрялся делать это с какой-то почти педантичной изысканностью. Во время еды они не разговаривали, а очистив тарелки, сразу встали, подошли к коробке из-под сигар и расплатились.

— А не то резиновые тапочки, — сказал Букрайт. — Он их уже целый год не носит… Нет, на вашем месте я бы заявился туда в чем мать родила. Тогда на обратном пути холода не почувствуете.