Дерись или беги (сборник)

После этого случая лучшим пророком для Геры стал ребенок — любой ребенок.

— Я сдам экзамен по литературе?

— Да.

— А оператором стану?

— Да.

— Отец вернется?

— Нет.

В те дни европейские газеты вдруг участливо и безвозмездно отдали несколько полос под обзор событий в России. «Русские объявили команду подводной лодки погибшей», — писали в Швейцарии. Созвучно роптали: «„Курск“ заполнен водой, выживших нет» — в Норвегии. «Несмотря на безнадежную ситуацию командование хотело продолжить поиски с помощью специальных видеокамер, — поддакивала Австрия и дошептывала на ушко: — Но все были вынуждены признать очевидную гибель всех членов экипажа». Чувствительнее других была последняя новость, прозвучавшая по-португальски: «Смерть. Официально объявленная, неизбежная, ожидавшаяся — и о которой все уже догадывались». «Российский атомоход „Курск“ стал огромной могилой из стали и воды, с двадцатью четырьмя крылатыми ракетами и ядерным реактором вместо цветов», — эстетствующий Лиссабон завершил вереницу.

Какая-то женщина, собирательный образ всех жен и матерей, ставила свечи в память о подводниках в питерской церкви. Ее фотография появилась под заголовком «Россия скорбит о своих погибших». Гера месяц не показывался на людях, чтобы не слышать расспросов и соболезнований, осваивал все новые техники фотографии. Но как он ни тщился, и натюрморты, и портретные фото выходили теперь с одним и тем же сюжетом: двенадцатое августа, двухтысячный год. Одиннадцать утра, Баренцево море, сто пятьдесят семь километров к северо-востоку от Североморска. Авария атомной подводной лодки К-141. «„Курск“, не слышу вас…» Любая фотография извинялась: «Мы все скорбим, смотря тебе в камеру», предметы в натюрморте сами собой складывались в поминальный набор: любой кусок хлеба казался черным, любая плошка — рюмкой с пятьюдесятью граммами теплой водки.

Черничное небо становилось сперва бордовым, затем черным, потом всё исчезло и в поезде наступала ночь. Из разных его уголков доносилось детское лепетанье, бренчанье подстаканников и утомленный людской шепот. Проводник разносил чай и раздавал одеяла продрогшим пассажирам, как правило, путешествующим в одиночку. Его движения сопровождались теньканьем монет и тяжкими вздохами.

— Чаю мне можно?

— Можно.

Гера спустился с верхней полки, потревожив спящего внизу старика, и пошел в купе проводника.

— И что вам всем не спится…

— Рано еще спать, детишки еще не умолкли.

— Ладно. Заходи, что ли, ко мне, у меня еще на пару рюмок хватит.

Гера присел на скомканное пятнистое покрывальце и отставил чай.

— Ночью лучше спать…

Они, не чокаясь, выпили по семьдесят грамм. Гера, поморщившись, отломил лежащий кусок хлеба и вдохнул пыльный пшеничный запах.

— Не надоело вот так взад-вперед ездить?

— Надоело. А ты к кому спешишь?

— Я не спешу. Так, по делам по некоторым еду. Материал собираю.

— Журналист, что ли?

— В некотором роде…

Проводник нашарил под сиденьем еще одну бутылку водки.

— У меня тут еще есть на случай…

— Я не против.

Гера укутался одеялом и подставил пустую рюмку.

— Рассказывай давай, что за материалы.

— Помнишь «Курск», многоцелевая атомная подводная лодка, «убийца авианосцев». Проект № 94-А «Антей», по классификации НАТО — «Оскар-II». Разработана в тысяча девятьсот восьмидесятые годы в Центральном конструкторском бюро морской техники «Рубин». Построена в Северодвинске, спущена на воду в тысяча девятьсот девяносто четвертом году. Длина сто пятьдесят четыре метра, ширина…

— Стой, стой, ты цифрами-то меня не грузи…

— Подожди, закончу сейчас. Скорость в надводном положении — тридцать узлов, в подводном — двадцать восемь…

— Слушай, парень, мне это ни к чему всё!

— Главное скажу: вооружение у нее — двадцать четыре крылатые ракеты «Гранит», четыре торпедных аппарата, две глубинные бомбы. Лодка может находиться в автономном плавании до ста двадцати дней.

— Тебе до нее какое дело?

— У меня отец там погиб.

— Мои соболезнования… А едешь-то зачем?

— Гнило все произошло. Лучший папин друг каждый день сообщал нам новости. Приходил, такой, разувался, ужинать садился и начинал рассказывать. Много так говорил, а по делу — ничего путного. На другой день, как авария случилась, по телевизору орать все стали… одни — одно, другие — другое. Друг папин, дядя Костя, тоже: и о глубине, на которой находилась затонувшая лодка, и о составе экипажа врал, врал, что лодку удалось подключить к системам энергетики и регенерации воздуха, что в течение нескольких суток после аварии отец и другие подводники давали о себе знать стуком, азбукой Морзе.

Гера начал отрывисто стучать рюмкой по столу. Уже изрядно опьянев, проводник кулаком прекратил шум.

— Врал… врал… а зачем?

— Сам не знаю. Сильнейший взрыв сложил все переборки до пятого отсека, отрезав отцу путь к спасательной камере, рассчитанной на всех членов экипажа. Самостоятельно подняться на поверхность они не смогли, слишком глубоко. На отца давил стотонный каток воды…

Гера налил еще водки, приложил ладони к сырому запотевшему окну и намочил лоб.

— В кормовых отсеках потом еще какое-то время захлебывались живые… люди…

— Да уж.