Дерни за веревочку (СИ)

- Ты можешь прямо сейчас поехать в Хельсинки, взять билет на самолет до Нью-Йорка. В Штатах с тобой захотят поговорить определенные люди.... А после беседы ты получишь документы на новые имя и фамилию и сможешь забыть обо всем этом безумии. Ну либо остаться собой. Экспертов по нашим гостям не так уж много, а ты одна из тех, кто не только устраивал диверсии, но и интересовался ими. Это хороший шанс продолжить борьбу в новом качестве, причинить им куда больше вреда, нежели взрывая очередную казарму или устраивая покушение на лендлорда. Таскать через границу наркоту несложно, при некоторой ловкости, но сколько ты так еще сможешь? Задержать автора "Манифеста убитого города" с особо крупной партией под камеру, да с правозащитниками в качестве зрителей... И не то чтоб наши гости имели что-то против твоего мелкого бизнеса, они относятся к наркотикам иначе, сама знаешь, заплати налоги и спи спокойно. Но вот для среднего американца или европейца "наркоторговец" - стигма, и очень крупная. Если Америка и Британия пойдут на сближение с пришельцами, а они пойдут, то таких, как ты, сдадут первыми.

Предложение было крайне заманчивым. Особенно... с некоторых точек зрения, о которых я старалась не думать даже про себя. Интересно, Эгерт только что сдал своих настоящих хозяев, или цепочка еще длиннее? И даже если его папа захочет передать меня нашим дорогим гостям, я успею убраться. Но в любом случае я не могла уехать. Да и не хотела: по ту сторону границы была моя страна, и отдавать ее просто так, даже если всех остальных в этом мире присутствие наших гостей устраивало, я не собиралась. Драться - так до конца. Так что я пожала плечами, допила уже остывший кофе и проговорила:

- И не в первый раз. Когда все началось, нас бросили им на растерзание, под громкие слова о "ни пяди земли" и "пусть убираются на свои звезды". Как сто лет назад под заверения о дружбе и помощи прокатили белое движение.

- Да, но это жизнь и большая политика. Я не советую тебе сдаваться, но и твой выбор лезть на рожон не могу одобрить. А над моим предложением подумай, если не готова ответить сейчас. Я месяц буду в доступе по известному тебе каналу.

Я сунула руку в карман в поисках сигарет, ожидаемо не нашла и вздохнула. Эгерт хмыкнул, достал из кармана куртки пачку и протянул мне.

- Ты ж не куришь.

- Зато ты каждый раз ищешь. Здесь, кстати, курить нельзя.

- Знаю. И я тоже не курю, - мрачно сказала я. - Пошли на улицу тогда, все равно все съели.

Он покачал головой.

- Мне уже пора. Кстати, ты не знаешь, кто мог устроить эту последнюю акцию?

- Тебе весь список? - фыркнула я. - Учти, что тогда мы тут до вечера застрянем, с плюшками и чаем, а я так и не покурю. Стукнись ко мне через недельку, буду знать, кто и с чего это он, если сам не объявится.

Мы вышли и распрощались, Эгерт, насвистывая, пошел по брусчатке в сторону центра, я же устроилась на траве и закурила. Солнце еще было высоко, хотя в ветре чувствовался вечер. С холма крепости гавань Лаппеенранты была как на ладони. Где-то вдалеке прямо в озере бил фонтан, с набережной доносилась музыка и детские крики. Слабый ветерок закручивал гроздья воздушных шариков, слегка пахло дымом и шашлыком. Я пригляделась и нашла то, что ожидала - небольшая сцена с флагом России и Санкт-Петербурга. Ну конечно, местные политические эмигранты не могут не пособирать с добрых граждан деньги на домики для бездомных поросят, не дожидаясь воскресной ярмарки. В Лаппеенранте было не так уж много беженцев, крупная диаспора сформировалась ближе к Хельсинки, да и они чаще использовали Суоми как перевалочный пункт по дороге на Запад. Финны, в отличие от Московии, не сгоняли беженцев в фильтрационные лагеря и даже платили какое-никакое пособие. Зато и высылали при малейших вопросах к поведению и законопослушности без малейшей жалости. Финляндия принимала без условий только своих, тех, кто мог хотя бы как-то подтвердить соответствующие корни, русских она только терпела, не давая ни малейшего шанса на получение гражданства. И они отвечали тем же. Русские беженцы пытались войти в давно утекшую реку и упорно называли себя гражданами великой страны, не существующей уже лет десять. Если я, в моей яркой футболочке, сейчас пойду на набережную, выйдет грязно... Им напоминание об Ингрии - нож в горло.

Пора было идти. Улла наверняка уже оставила машину в условленном месте. Я зайду в туалет супермаркета, начну красится перед зеркалом, напевая песенку без слов. И мое отражение сперва подернется дымкой, потом станет четким, и я увижу девушку с невыразительными чертами лица, блеклую, с сероватыми волосами и нездоровым цветом кожи. А потом я щелкну пальцами, и снова погаснет свет. Будет легкая паника, долгие разборки с настраивавшими систему... Вот чего не будет - это записи, как я входила и выходила. Впрочем, на это никто не обратит внимания. Как всегда.

А потом будет Питер. И там будут они. Саалан.

Примерно в это же время того же дня в неприметной однушке на севере Петербурга заканчивался разговор на похожие темы.

Хозяин спросил: