Деррида

Несмотря на эту активность и эффективность в многочисленных начинаниях, Деррида по-прежнему чувствует неудовлетворенность жизнью, которую ведет. В письме Полю де Ману он очень точно описывает неоднозначность своего положения:

«Парижская сцена» (я так называю ее для простоты и экономии места) и все, что она предполагает, меня утомляет и отбивает желание что-либо делать – до отчаяния. Это мешает мне работать, и я мечтаю о каком-то разрыве, повороте, уходе. Но не хочу опять начинать жаловаться. На самом деле, несмотря на разочарованный взгляд, которым я рассматриваю эту сцену, слишком хорошо мне знакомую, у меня еще есть силы – уж не знаю даже откуда – что-то на ней делать, давать представления (семинары, GREPH, издательство…). Но каждый вечер я говорю себе, что долго это не продлится[725].

В Соединенных Штатах известность Деррида в 1976 году быстро растет. Ричард Рэнд, бывший студент Поля де Мана, который впоследствии станет одним из переводчиков Деррида, отмечает: «Создание того, что не совсем верно было названо Йельской школой, было делом рук прежде всего Поля де Мана. Он пользовался значительным авторитетом у своих студентов и вдобавок обладал необыкновенным политическим чутьем в том, что касалось отношений между университетами. Он был амбициозен в самом благородном смысле этого слова. Несмотря на огромную эрудицию и уровень собственных работ, он в каком-то смысле пошел к Деррида в ученики, мгновенно распознав его значение и поняв, что он сможет изменить расстановку сил в мире американской академии. Именно де Ман сыграл решающую роль в знакомстве Соединенных Штатов с Деррида. Как и Деррида, Поль де Ман обладал бойцовским, если не сказать воинственным, темпераментом. Он регулярно писал в New York Review of Books и зачастую в очень язвительной манере. „Мы должны пустить кровь“, – говорил он порой. Эта страсть к полемике тоже поспособствовала его сближению с Деррида»[726].

Если во Франции рецепция произведений Деррида идет на периферии академии, то в Соединенных Штатах он приобретает легитимность и начинает обращаться к широкой публике в крупнейших университетах, пользуясь более классическим механизмом установления контактов. Как объяснила в своей знаменитой статье социолог Мишель Ламонт, успех пришел к Деррида в Америке не сам по себе: сначала он должен был подвергнуться «переформатированию», переносу из области философии в область литературоведения, а затем распространению в постоянно ширящейся сети университетов[727]. Здесь совершенно не тот контекст, с которым Деррида был знаком во Франции: отсылки, общие для него и его первых французских читателей – соссюровская лингвистика, лакановский психоанализ, марксизм Альтюссера, – не являются частью культурного багажа его американских слушателей. А самое главное – у этих слушателей обычно ограниченные знания в области философии: часто именно благодаря Деррида они открывают для себя Гегеля, Ницше, Гуссерля и Хайдеггера.

В Йеле студентов на семинаре Деррида с каждым годом становится все больше, хотя он говорит по-французски и рассказывает о мало переводившихся авторах, таких как Франсис Понж и Морис Бланшо. Следует сказать, что Деррида все лучше и лучше осваивает специфику американской системы образования. После семинара, начинающегося в ig часов и продолжающегося допоздна, некоторое число слушателей собирается в кафе, например в George and Harry или Old Heidelberg, чтобы продолжить обсуждение за стаканчиком вина[728]. Все остальное время в будни Деррида всегда готов встретиться со студентами. Один из профессоров Йельского университета на следующий день после его смерти сказал: «Он был очень харизматичным профессором, по-настоящему изменившим жизнь множества студентов»[729]. Многие из тех, кому он щедро помогает в эти годы, вскоре сами займут места преподавателей почти по всей Америке, часто, кстати говоря, благодаря его поддержке, и будут способствовать распространению его работ, его мысли в следующие десятилетия.