Каждый год накануне агрегации все примерно одно и то же. Я сам в неплохой форме, о чем говорят несколько пробных упражнений. Сочинение о Декарте очень хорошо принято Гандийаком (14,55 «на этот раз без щедрот» –
Но он не может долго скрывать, насколько все это стало для него невыносимым:
Увы, но я не могу больше гордиться похвалой Гандийака или Ипполита, я просто выпиваю ее как микстуру, как больной агрегацией, коим я стал. Боже мой, когда же я покончу с этой лагерной чушью? Философия – и все остальное, ведь есть еще и остальное и значит оно все больше, – страдает от этого экзаменационного плена, так что я рискую заработать какую-нибудь хроническую болезнь вроде твоей. Веришь ли ты, что когда-нибудь мы полностью излечимся?[170]
С Мишелем Монори он, как обычно, более откровенен и не пытается скрыть своего недомогания. Мучаясь уже целую неделю от тяжелой ангины и еще больше от снедающей его тревоги, он пишет ему с больничной койки, выбирая слова, кажущиеся едва ли не предзнаменованием: «Я ни в чем не хорош, разве что в том, чтобы разбирать и заново собирать мир (и это мне удается все меньше и меньше)». Непосредственно перед письменными экзаменами Жаки, чтобы хоть немного набраться сил, уезжает с Робером Абирашедом в «Старую Давильню» – «небольшой замок возле Онфлера, который скромные филантропы предоставляют в распоряжение „утомленным интеллектуалам“». Он надеялся посетить Мишеля, который начал свою тяжелую воинскую службу в Динане, но понимает, что это было бы неразумно. «Если бы ты видел, в каком я состоянии, уверен, что ты бы на меня не злился. Эта побывка в Нормандии немного помогла мне, но я совершенно разбит и понимаю, что мне будет трудно держать удар на этих экзаменах»[171]
.Стресс конкурса ему определенно не подходит. Он снова на грани психического срыва. Письменные и устные экзамены агрегации на этот раз проходят без катастроф, но результаты он получает если не посредственные, то явно уступающие тому, на что ему позволяли надеяться подготовительные упражнения. Поздравляя Жаки с этим успехом, Люсьен Бьянко призывает его не придавать значения этой «смешной вещи». Он знает, какие усилия его друг прилагал на протяжении двух лет, и говорит, что особенно счастлив, поскольку тот получил «наконец право попробовать жить»[172]
.Деррида дожидается 30 августа, чтобы написать Альтюссеру. Тот, все еще больной, следил за ходом экзаменов издалека, не имея возможности посетить даже агрегационный урок своего любимого ученика[173]
. Эта невольная отлучка не мешает Деррида обратиться к своему старому «кайману» с особенной теплотой: