Дервиш и смерть

– Давно о них не слыхать, так еще хуже. Одолели они, никто их не преследует, как раз могли бы поставить на дороге засаду. Фазлия! – внезапно окликнул он слугу, не обращая внимания на то, что в комнату вошла его дочь, жена кади, это для него было важнее. – Собери десяток вооруженных людей, найми лошадей, езжай ему навстречу. Подожди его в Требинье.

– Он рассердится, ага.

– Пускай сердится! Найди какую-нибудь причину.

Покупай смокву, покупай что хочешь, только не возвращайся ко мне без него. Вот тебе деньги. Плати не торгуясь, загони лошадей, но обязательно поезжай.

– А как ты, ага?

– Я буду ждать вас, вот я как. И больше не спрашивай, ступай!

– У тебя денег хватит? – спросила дочь. – Давай я добавлю?

– Хватит. Садись.

Она опустилась на скамью, у ног отца. Я хотел выйти вслед за Фазлией. Старик остановил меня, словно не желая оставаться наедине с дочерью:

– Ты куда?

– Хотел пойти в текию.

– Может текия и без тебя обойтись. Вот захвораешь, как я, увидишь, что все возможно без нас.

– Только мы не можем без всего, даже если и захвораем, – спокойно, без улыбки произнесла женщина, упрекая отца за Хасана.

– А чего ты удивляешься? Разве я уже умер, чтоб обойтись без всего?

– Нет, не дай бог, я и не удивляюсь.

Мне было неприятно. Я помнил наш разговор о предательстве и отводил взгляд, чтоб наши глаза не встретились. Она смотрела спокойно, прекрасная и уверенная в себе, как и во время того разговора, о котором я не забываю. Как в воспоминаниях, которые рождались помимо моей воли.

Я отводил взгляд в сторону, но видел ее, какая-то искра мерцала во мне, и тревога. Она заполнила собой все пространство, изменила его, все стало странно волнующим, грех случился между нами, мы оба несли в себе тайну, словно прелюбодеяние.

Но как она может быть спокойна?

– Тебе ничего не нужно? – заботливо спрашивала она отца. – Тебе не тяжело одному?

– Я давно уже один. Привык.

– Неужели Хасан не мог отложить поездку?

– Это я его послал. По делам. Она усмехнулась на эту ложь.

– Я рада, что он с друзьями. В компании легче. И он у них под рукой, и они у него. Я только сегодня услышала, что он уехал, и поторопилась к тебе.

– Могла бы прийти, и когда Хасан дома.

– Я только что встала с постели.

– Ты болела?

– Нет.

– Чего ж ты тогда лежала?

– Господи, неужели я все должна сказать? Кажется, ты станешь дедом.

Перламутровые зубы ее сверкали в улыбке; ни тени смущения или стыда не было в ней заметно.

Старик приподнялся на локте, ошеломленно глядя на нее, немного встревоженный, как мне показалось.

– Ты беременна?

– Кажется.

– Да или кажется?

– Ах. Дай бог счастья.

Она встала и поцеловала ему руку. И снова уселась на свое место в ногах.

– Я хотела бы и ради тебя. Ты наверняка обрадозался бы внуку.

Старик пристально смотрел на нее, словно не веря или слишком переживая это сообщение.

– Обрадовался бы, – чуть слышно произнес он, побежденный. – Еще как бы обрадовался.

– А Хасан? Он жениться не собирается?

– Думается мне, нет.

– Жаль. Милее бы тебе был внук от сына, чем от дочери. Она засмеялась, словно сказала это в шутку, хотя ни одного слова не произнесла она впустую.

– Я хочу внука, дочь. От тебя или от него, безразлично. От дочери вернее, что моей крови, тут обмана нет. Я уж испугался, что не дождаться мне.

– Я молилась, чтоб бог не оставил меня бездетной, и вот, слава аллаху, помогло.

Как же, много тут помогает молитва!

Я слушал их разговор, потрясенный ее холодной расчетливостью, ошеломленный наглостью, скрытой под логикой прекрасного образа, восхищенный мужской уверенностью. Ничего от отца, ничего от Хасана не было в ней, а в них – от нее. Кровь ли отцовская подвела или лишь сохранила то, что в них обоих не могло развиться? Или она мстила за пустую жизнь, за отсутствие любви, за девичьи мечтания? Обманутая в своих ожиданиях и жестокая, она теперь спокойно сводила счеты со всем миром, без сожаления и раскаяния, без милости. Как безмятежно смотрела она на меня, словно меня нет, словно между нами никогда не было того скверного разговора в старом доме. Или она настолько презирает меня, что в состоянии обо всем позабыть, или она не умеет больше стыдиться. Я не простил ей мертвого брата, но не знал, как разделаться с ней в своей душе, ее единственную я не причислил ни к одной из сторон, ни к малочисленным друзьям, ни к врагам, которых я ненавижу. Может быть, из-за упрямства, с которым она думает только о себе и никто другой ее не касается. Она живет собою, возможно не имея понятия о том, как она дерзка. Как вода, как туча, как буря. А может быть, как красота. Я не питал слабости к женщинам, но ее лицо нелегко позабыть.

Когда она ушла, старик долго смотрел на дверь и на меня.

– Беременна, – произнес он задумчиво. – Беременна. Что ты скажешь?

– Что мне сказать!