Держатель знака

– Там, где способность обречена не воплотиться в возможность, надобно убрать и самое способность. Покуда способность не утратилась втуне, надобно искать возможности в ином месте. И одну возможность мне удалось сейчас, в твоем уже присутствии, найти… Она сводится к тому, что… однако же, время мое вышло – прощай, Гагарин, и не вздумай, коли не хочешь прослыть сумасшедшим, болтать об услышанном! – Глебов вновь рассмеялся. Я взглянул на часы – как раз вовремя, чтобы заметить, как упали на дно последние песчинки. Смех Глебова неожиданно смолк. Я поднял глаза: он сидел передо мною, откинувшись на высокую спинку кресла, черные глаза его были невидяще неподвижны. Он был мертв.

– Кто бы ни было это существо, Господи, прости его многогрешную душу! – со слезами произнес я, склонив голову перед тем, что уже не было Глебовым.

Затем я сжег бумаги, относящиеся к Баженову, и покинул глебовский дом.

В свете ходило много слухов о страсти Глебова к молодой графине R, безответной по причине крайней сердечной приязни графини к младшему Шаховскому: некоторые же склонялись считать, что причиною суровости графини к Глебову являлась не склонность к Шаховскому, а жестокий деспотизм графа R., козни которого препятствовали свиданиям влюбленных.

Я присутствовал на похоронах: Владимир Глебов был безутешен и с охотою взялся за препорученную ему братом заботу о маленьком Эрасте. Я не мог даже облегчить его скорбь: печать страшного знания камнем лежала на моей душе, и под этим гнетом рыдающий над телом брата Владимир казался мне почти счастливцем».

33

– Ой, Петька, когда ты вошел? Мы не заметили…

– Не удивительно – когда я вошел, вас, юные девы, в этой комнате не было.

– Как это – не было?

– Вы изволили пребывать в восемнадцатом столетии, притом не в Париже, а в Москве. A mademoiselle Баскакова, кажется, еще и сейчас по крайней мере одной ногой находится там, – добавил Гагарин, взглянув в отрешенное личико Тутти.

– Нет, я уже здесь, – произнесла Тутти, неожиданно повернувшись к Гагарину. – Во всяком случае…

– …Насколько это сейчас возможно?

– Да.

– А помнишь, мы говорили о сказках?

– Да, когда ты болела. Мы говорили, что вымышленное всегда легковесно по сравнению с тем, что бывает на самом деле … Но это – самое потрясающее из всего, что мне доводилось читать прежде…

– Жаль, что Федя не доделал этой рукописи по-настоящему…

– Мне она показалась доделанной.

– Видите ли, mademoiselle Баскакова, – Петька Гагарин, легко подойдя к окну, открыл одну из створок: особенно яркий зеленоватый свет, разлившийся по видной сквозь крупную решетку зелени сада, говорил о приближающихся сумерках. Отворив створку, Петька так и остался стоять у окна – тонкий и болезненно бледный, удивительно похожий на Лерика. – С литературной стороны рукопись, конечно, доделана, но суть в том, что в настоящей рукописи были строчки, которых он, вероятно, не смог сразу разобрать – эта ужасная скоропись XVIII века – и обошелся без них, это ведь черновик…

– А ты мне об этом не говорил… – протянула Лерик недоуменно.

– А имело ли смысл об этом говорить, если я не знал, что пропущено? – засмеялся Гагарин. – Кроме того, это могло оказаться не имеющим значения, как, вероятно, и подумал Федя. Мне пришлось перебрать кучу рукописей из архива – я сличал варианты написания букв скорописи… Было бы обидно провозиться впустую! Этих неразборчивых строчек было на всю рукопись от силы двадцать…

– И это оказалось важно?

– Очень. – Гагарин не без торжества улыбнулся. – Забавно, что такое совпадение: я ведь сейчас тоже шел за этими рукописями…

Тутти, увидевшая, как выжидающе натянулась тонкой стрункой Лерик, почувствовала ее нетерпеливое желание узнать, о чем упомянул сейчас брат. Но, почувствовав, она поняла, что сама не хочет сейчас этого: она была как будто оглушена и, как ныряльщик, вынырнувший из полной волшебных кораллов и водорослей морской глубины, даже и не все разглядев в ней, все же не может погрузиться обратно, не отдышавшись на воздухе, она хотела сейчас говорить о чем-нибудь другом и о чем-нибудь другом думать. Например, о том, что Лерик и Петька очень похожи, или о том, как Лерик недавно обмолвилась, что Петька никак не может добиться отправки в Совдепию, и это очень его мучает. Для Лерика это было более странным, чем для Тутти. Прекрасно знавшая, как дорого обходится нередко переход через границу, Тутти понимала, что переправлять в подполье шестнадцатилетнего неопытного юношу там, где есть возможность переправить бывалого офицера, настолько неоправданно, что на это никто не пойдет. Однако она понимала и то, что Гагарину от этого не легче.

– Ты расскажешь? – напряженный голос Лерика заставил Тутти вздрогнуть, возвращая туда, куда она еще не хотела возвращаться.