Держатель знака

— Г-н штабс-капитан, имею заметить, что не могу воспринять Ваши слова иначе, как вызов.

— Когда Вам угодно?

— Немедля.

— Я к Вашим услугам. Ах черт! Я не могу стреляться с раненым.

— Какая трогательная щепетильность, г-н штабс-капитан, — подхватывая тот пренебрежительно-иронический тон, которым только что развязывал ссору Некрасов, усмехнулся Сережа. — Не усугубляется ли она чем-нибудь еще? Отмерить десяток шагов я, с Вашего позволения, могу и прихрамывая, а если мне будет трудно стоять, я стану стрелять с колена.

— Вы много себе позволили, милый юноша: от дальнейшей щепетильности это меня освобождает. Г-ну Вишневскому придется быть нашим общим секундантом — не вполне по правилам, но ничего не поделаешь.

— Благоволите договориться с г-ном поручиком об условиях, чтобы он мог сообщить их через десять минут мне. — Сережа, хлопнув дверью, вышел на крыльцо.

— Ты сошел с ума, Юрий. — Столкнувшись взглядом со спокойно-светлыми глазами Некрасова, Вишневский невольно содрогнулся. — Оставь мертвых в покое. Перед тобой ребенок, мальчишка, который ни в чем не виновен. Неужели твоя совесть позволит эту дуэль?

— А ведь он… похож. Даже не знаю, чем он так похож на того… Внутренне похож. Не мешайся мне, слышишь? Передо мной снова Ржевский, но на этот раз я могу его убить.

12

Снег весело скрипел под ногами отмерявшего расстояние Вадима.

— Три… пять… восемь… десять…

Как в продолжительном нелепом сне, Вадим скользил взглядом по радостно синему небу, могучим стволам опустивших ветви под тяжестью снега елей, по белому щегольскому полушубку Сережи…

Юрий стоял у припавшего к земле ствола раздвоенной старой березы. Его спокойная поза словно подтверждала уже и без того ясную Вадиму предрешенность поединка.

«Мальчишка, к тому же — некадровый… Ну как он может стрелять? От силы — неплохо. А Юрий бьет в туза на подброшенной карте. К тому же Сережа кипит, а Юрий — хладнокровен. И сейчас произойдет хладнокровное убийство…»

Вадиму невольно вспомнились юнкерские годы в Николаевском училище: вот так же, протестуя внутренне, но не смея восстать, когда Юрий подбивал товарищей на очередную жестокую проказу, Вадим присоединялся к ней с ощущением какой-то неприятной скользкой тяжести внутри… С позабытой детской остротой Вадим ощущал сейчас ту же самую тяжесть своей духовной зависимости от Юрия… Сейчас она толкает его быть соучастником преступления, которое он должен, но не может, не в силах предотвратить, потому что его вновь подчиняют себе эти холодные, беспощадные глаза — единственное, что выдавало иногда Некрасова во всей вечно застывшей маске лица.

— Может быть, вы все же сойдетесь на извинениях, господа?

— Ни в коем случае!

— Нет!

Вадим подал знак. Противники начали медленно сходиться.

Юрий поднимал уже наган: в следующее мгновение Вишневский с изумлением увидел, что маска его лица неожиданно треснула под пробежавшей судорогой. Раздался выстрел: Сережина пуля распорола сукно шинели у левого плеча Юрия. Вслед за этим Юрий резко направил дуло вверх и выстрелил куда-то к вершинам сосен, словно салютуя.

— Я требую, чтобы этот господин стрелял еще! — срывающимся от возмущения голосом закричал Сережа.

— Стреляйте снова, Некрасов, — с трудом выговаривая слова, проговорил потрясенный случившимся Вадим.

— Я отказываюсь. — Некрасов, казалось, испытывал большое облегчение и уже владел собой.

— В таком случае я вызываю Вас вторично!

— Оставим, прапорщик. — И Юрий просто и убедительно, словно готовил заранее, произнес ту единственную фразу, которая могла унять Сережин гнев: — Нас и без того слишком мало.

13

— Тихо, Серебряный, тихо! Взбесился ты, что ли? Ты мне еще поклади уши, ей-Богу, этим промеж них и получишь… Ну?.. «Je cherche la fortune Autour du chat noir… А если я тебе на копыто наступлю? Черт, грязи… Au clair de la lune A Montmartre le soir» 12…

Куривший на крыльце Вишневский поднял голову: Сережа, чистивший под открытым навесом старой конюшни своего коня, бросил скребницу и, поморщившись от боли, опустился на колено. Кровный, с мощной грудью, белый рослый жеребец недовольно переступил с ноги на ногу.

— Не раз замечал — лошади нервничают в окружении. — С момента дуэли прошло несколько часов, и Вадиму было все еще стыдно сталкиваться взглядом с Сережей, хотя тот не мог и догадываться о грызущих его мыслях: ведь не из-за него, а из-за, слава Богу, неожиданного отрезвления Юрия беды не произошло. Но это не снимало с Вадима стыда за свою слабость. И вины за нее.

— Люди тоже. — Сережа сдавил под бабкой, заставляя коня поднять копыто. — Нет, ничего, покуда не слетит… Да стой ты, чтоб тебя…

— А неплохой конь — должен быть выносливый. Стукнула перекладина затворяемого денника.

Из глубины конюшни показался Некрасов с отстегнутым путлищем в руках.

— Мне нравится масть, — проверяя другую подкову, ответил Сережа. — Я не люблю изжелта-белых лошадей, хотя на Дону у меня такой был, и тоже неплохой… Но у этого серовато-голубая грива — лучше белой в желтизну. Он был бы серым в яблоках, отсюда и отлив — действительно серебряный.