Держава

– Братья, – кряхтя выбрался тот из глубокого поместительного кресла, – меня очень волнует возникшая ситуация на улицах столицы, ибо движение в Петрограде принимает слишком активный и даже революционный характер. Сегодня бастовало около ста семидесяти тысяч рабочих. Совершенно не беря во внимание появившиеся в печати успокоительные объявления генерала Хабалова о достаточном количестве хлеба, они с самого утра проводят митинги. Их агитаторы призывают к демонстрациям под лозунгами: «Долой войну» и «Хлеба». А нам нужны лозунги: «Долой царское правительство», «Да здравствует Временное правительство и Учредительное собрание». Революционные агитаторы вбрасывают в солдатские и рабочие массы неправильные, и даже вредные идеи, после которых молодые хулиганы останавливают трамваи, отбирают у вагоновожатых ручки реостатов и загоняют вагоны в тупик. Это ещё полбеды. А то и сталкивают на бок с рельсов, ломая подвижной состав. Как нам всем известно – частная собственность священна…

«Видно вложился в трамвайное дело, – едва сдержался Гучков, чтоб радостно не захмыкать. – Моё добро из канализационной системы никто не тронет и воровать не станет», – развеселил он себя.

– Александр Иванович, у вас очень довольный вид, – обратился к нему Коновалов. – Будьте добры, поведайте нам, как обстоят дела в военных кругах, – заалел от нервов щеками. – Как бы нас не опередили либо царь, либо плебс, – недовольный либо царём, либо плебсом, а скорее всего Гучковым, с кряхтением устроился в своём глубоком кресле.

«Вот прощелыга. Уже мною руководить начинает», – легко поднялся со стула Гучков.

– Господа! – от волнения забыл принятое в масонском кругу обращение. – Я и Терещенко, – благожелательно глянул в сторону коллеги и брата, – сумели склонить на свою сторону практически всю верхушку армии. Главное, споспешествовать нашему делу дал согласие начальник штаба Ставки генерал-адъютант Алексеев. Он всей душой проникся идеей замены самодержца его младшим братом Михаилом Александровичем…

– Император из великого князя будет нелегитимен, поскольку Михаил вступил в морганатический брак с женой своего подчинённого по лейб-гвардии Кирасирскому Ея Величества полку Натальей Вулферт, – проскрипел князь Оболенский. – Вам, купцам, не понять, – немного унизил гостинодворцев, – а для военного человека сие деяние носит весьма серьёзный негативный оттенок. После чего Николай уволил брата со всех должностей и постов, выпустив Манифест, в коем сообщил, что ныне признал за благо сложить с его императорского высочества великого князя Михаила возложенные на него обязанности: «…на случай Нашей кончины править государством до совершеннолетия великого князя Алексея Николаевича». – Как видите, господа… э-э-э… точнее – братья, даже регентом не имеет права быть, а не то, что править государством в качестве монарха.

«Наивный старый дурачок, – подумал о князе Гучков. – Ну кому сейчас дело до таких тонкостей?»

– С этим мы как-нибудь разберёмся, – осадил он Оболенского. – Прежде следует свергнуть Николая. Генералы в Ставке поручили представлять их здесь в момент смены власти генералу Крымову. Может, вы и тут о легитимности заговорите? – тоже пошёл пятнами Гучков, обращаясь к Оболенскому. – Россию надо спасать и воевать до победного конца, а не о каких-то там царских манифестах думать. А то дождётесь, что плебеи развесят нас на столбах… И возьмут власть в свои плебейские руки. Через несколько дней, – немного успокоившись, уже нормальным голосом продолжил он, – в начале марта, Александр Михайлович Крымов будет командирован из Румынии в Петроград, чтобы стать во главе военной части нашего братства. Генерал Рузский по этому поводу высказался благорасположенно. Недавно встретился и имел разговор с Брусиловым. Этот популярный ныне в обществе военачальник дал завуалированное согласие, сказав: «Если придётся выбирать между царём и Россией – я пойду с Россией». – Так что Юго-Западный фронт противодействовать перевороту не станет.