Держава (том первый)

— Уж так надоела нам с супругой эта тьмутаракань и хочется в столицу. Ну хотя бы в Москву, — умильно выкатывал в сторону царского генерал–адьютанта и без того выпуклые глаза на полном лице.

Аким за это время навестил притулившуюся к пруду каменную беседку, поглядел сверху на Ромашовку, поплавал на лодке, без конца бултыхаясь в воду от летнего зноя. А вечером скакал по деревенским дорогам на Помидорчике, попутно навестив приехавшего на вакацию из реального училища в уездном городке Васька' Северьянова.

Ещё через день Рубановы помолились в церкви и поклонились праху покоившихся там предков.

И, что тоже уже становилось местной традицией, Аким вместе с Васьком имели честь присутствовать на сельском сходе с повесткой дня: «Ремонт моста, туды его в перила мать». Перил, правда, давно не было — утащили на оглобли.

На этот раз раздражительный и нервный староста на табурете не сидел,

а крыл односельчан стоя. Слово «мать» так и витало в летнем воздухе, забивая запах трав, ржи и цветов.

— Барин чуть шею не свернул, по мосту проезжая, — быком ревел Северьянов.

— Кому? — как давеча он сам, озаботился Гришка–косой.

— Себе! — успокоил его староста.

— А–а–а! — уселся тот на завалинку своей хаты.

— Хрен — на! — жёстко отреагировал Ермолай Матвеевич. — А я начну свёртывать вам, — внимательно оглядел маленькие свои кулачки. — Ну чего вылезла, старая шалава, — в сердцах рявкнул на бабку Матрёну, — по бабам дед Софрон ушёл, — развеселил собравшихся.

Даже Коротенький Ленивец, упав от смеха на плечо соседа по бревну, не поленился поднять вверх ноги и перебирать ими, явив обществу чёрные от грязи пятки.

Сам же дед Софрон скромно стоял за ракитой и задумчиво мочился на лист лопуха.

— Тьфу, нечисть рыжая, — глянув на старосту, заволновалась бабка и пошла за калошами, собираясь искать непутёвого старичка. По пути огрела прутом облезлого петуха, размышлявшего — топтать курицу, или ну её, лучше завтра, выбив из него три драгоценных пера. — Один разврат в округе, — хотела поддать под зад легкомысленной курице, но та ловко увернулась, закудахтала, на секунду остановилась у плетня, чтоб сделать маленькую кучку, подумала о чём–то своём, курином, видно приятном, квокнула, и погналась за петухом, исчезнув вместе с ним в курятнике.

«Не иначе сблудить собрались, окаянные, — заметалась старуха от крыльца, где стояли рваные её калоши, к курятнику, в котором раздавался радостный куриный гвалт. — Дорвалси, поди, проходимец.., ну погоди, попадёсси, всю остатошну красоту из задницы выщиплю», — мысленно обратилась от петуха к деду.

Каково же было её разочарование, когда, напялив калоши и вооружившись хворостиной, она вышла из калитки и увидела сидевшего на бревне своего суженого, собравшего в кулак седую бороду и задумчиво глядевшего в землю.

«Все невры на старости годов истрепал, страмотник», — плюнув, ушла в избу.

Взбеленившийся староста, между тем, привёл свою угрозу в исполнение, и, схватив за шею Коротенького Ленивца, стал мотать его из стороны в сторону. Тот, закрыв глаза, мужественно терпел экзекуцию, потому что лень было сопротивляться.

«Помурыжит и бросит, — размышлял страдалец, уперев всё–таки для крепости пятки в землю, — не душегуб ведь Матвеич.., нешто он от своего добра в Сибирь потопает…».

И действительно, вскоре, наполовину удовлетворённый староста, отпустил его шею.

— Со всеми так будет, — пригрозил Ермолай Матвеевич, — всем шеи набок посвёртываю, коли завтра мосток чинить не пойдёте, — оглядел «благородное собрание».

Мужики отворачивались. Лишь отставной солдат Егорка, встав во фрунт и дурашливо отсалютовав палкой, высказал общую мысль:

— Так ведь сенокос, яти его в стерню…

— Страда идёт, — разом загалдели все, — а тут ещё, чертяка навязался, мосток энтот…

— Ноне день — год кормит! — вспомнил пословицу, услышанную от супруги, Степан, пригладив аккуратную свою бородку.

— Так не задарма же потеть станете, — оглядел староста мужиков, — я вам за труды целую бутыль водовки выставлю, — глянул на Гришку–косого, который вздрогнул и начал возбуждённо курить и поплёвывать на ногу соседа, сидевшего со стороны бельма.

— Это не мост, а наказанье Божье, — уже заинтересованно произнёс кузнец, набивая цену, — чиним, чиним его, а он только хужей становится.

— Так, значит, чините, — осудил кузнеца староста, — коли ездить нельзя. Вот в прошлом годе Митька тебе железяку дал заварить… Так сколько ты с ней валандался? Я рад был уже сломанную вещь обратно выручить, не то что починённую, — укоризненно, но без злобы оглядел кузнеца.

Тот нервно стал запахивать пиджак на голом своём животе, но не сумел, так как ни единой пуговицы на одёже не наблюдалось.

— Так вить.., это.., затерялась вещица, — скромно кашлянул в кулак, поднявшись с бревна и переступая на месте прожжёнными сапогами.

— И лопаты вам тащить не придётся, — не слушал оправданий Ермолай Матвеевич, — я подводу выделю струмент везти.