Держава (том первый)

К ужасу Акима, это были те самые обнажённые купальщицы, за которыми он подглядывал в лесу на озере в прошлом году.

«Ну, не то чтобы подглядывал, а так… любопытствовал», — обелил он себя.

Работника Федьку присутствие в доме трёх новых женщин в ужас не бросило, а наоборот, привело в приятственное расположение духа и рук, коими он постоянно щипал их округлости. Особенно доставалось широкобёдрой. У неё в синяках были все выпуклости, а у Федьки — лапищи до локтей.

Маньку подобное рукоблудие доводило до тихого бешенства, постепенно перераставшего в весьма громкое. Она, затащив коварного изменщика в сад, исступлённо орала на него, требуя верности.

Федюсь изумлённо разводил руками, обещая к полудню исправиться. Потом они мирились, целуясь и обнимаясь, что–то шептали друг другу, и исчезали то в конюшне, то на чердаке дома, то в купальне, где однажды их и застукал Аким.

Изнывая от жары и скуки, он сидел на прохладной скамье в купальне, дощатые стенки которой давали защиту от солнца. Крыши, в полном понятии этого слова, не было, но уложенные под углом гладко струганные доски, практически не пропускали солнечные лучи, зато хорошо пропускали свежий воздух. Дневной зной здесь не ощущался с такой силой, как на улице, к тому же всегда можно было охладиться в проточной воде, спустившись по лесенке в своеобразный бассейн, что с удовольствием и проделал Аким.

Не успел окунуться, как неподалёку услышал голоса.

«Как говорят земляки: «Кого это нечистый принёс?» — подумал он, и вздрогнул от довольного женского визга:

— Не надо-о, Федю–ю–сь! Ой, ой, щекотно-о.

«Так вот это кто-о, — узнал пришедших и выглянул в приоткрытую дверь, разглядев расположившуюся неподалёку на песочке у помоста, к которому швартовались лодки, влюблённую парочку. — Ух, ты!» — увидел пышные бёдра и мужскую руку, накрывшую сочную грудь.

— Ой, Федюсь, что ты делаешь, — закричала девушка, когда мужчина подхватил её и бросился в воду.

На некоторое время Аким оглох от женского визга.

«Ну и горлопанка эта Манюсь, — покачал он головой, наблюдая, как парень с девушкой кувыркались в Волге. Он то обхватывал подругу за шею и погружался с ней в реку, получая затем громкие шлепки по груди и плечам, то, озоруя, пригоршнями плескал воду в лицо любимой, отчего та, прикрывая ладонями глаза, счастливо верещала во всю свою лужёную глотку.

Вволю наигравшись, они вышли из реки и легли на тёплый песок как раз напротив приоткрытой двери купальни.

У Акима закружилась голова, и он вершок за вершком стал изучать лежащее перед ним обнажённое девичье тело, наслаждаясь живой упругостью, овалами, округлостями, покатостями, изгибами и всей поэзией плоти юной стройной девушки.

Чуть согревшись на солнышке, парочка поднялась и зашла в соседнюю купальню.

Дальнейшее Акиму стало неинтересно — там не было поэзии, и он отошёл от перегородки и сел на лавку, ощутив через некоторое время, что купальня начала угрожающе раскачиваться.

«По–моему, ещё немного и мы все очутимся в воде… Вот они удивятся, когда я между ними вынырну», — услышал мычание: «Фе–д–д-ю–ю–сь!» А в ответ пароходный гудок: «Ма–а–н-ю–ю–сь!»

Их свадьбу сыграли в конце июля, после приезда Георгия Акимовича с семьёй, и Глеба, с кошачьей своей копилкой.

____________________________________________

Состоялась этим летом, за тысячи вёрст от Рубановки, ещё одна скромная и незаметная свадьба. Женились Владимир Ульянов и Надежда Крупская, сосланные за антиправительственную агитацию в сибирское село Шушенское.

Село это, по сибирским меркам, не какая–то там глухомань, а волостное, с кирпичной церковью на центральной, дольше версты протянувшейся улицы.

В церкви этой и обвенчались молодые, чтоб жить долго и счастливо. Хоть и исповедовали они материализм, а Бог его ведает.., может, там что и есть, наверху, человеческому разуму неподвластное…

После церкви, оглушённые и счастливые, ехали в тряской двуколке по пыльной улице, с крепкими, на двести лет строеными избами, срубленными из пихтовых, крепче стали, брёвен.

За высокими заборами, молодым кланялись длинные, потемневшие от времени и непогоды, журавлиные шеи колодцев, да приветственно гавкали, будто желая добра и достатка, шелудивые цепные псы.

— Завтра я подарю тебе Марьин корень. Ни в Петербурге, ни в Москве нет такой красоты… Только здесь цветёт этот прекрасный цветок в половину человеческого роста, бордовый, с жёлтой, как солнце, сердцевиной.

Бледная от счастья, уже не невеста, а жена, смеялась, радуясь солнечному дню, пыльной зелени, тряскому возку, звону колокольчика под дугой, и особенно — сидевшему рядом невысокому, с аккуратной рыжей бородкой, лысоватому молодому человеку, её мужу.., её единственному.., её судьбе…

А где–то там.., в необъятной синей дали, величественные и вечные, как их любовь, укрытые небом и снегами, поднимались громады Саян…

Отсюда они казались нереальными, фантастическими и загадочными, словно будущее…