Держава (том третий)

— Вы о чём, господин полковник?

— О «джиге», поручик. О ней, проклятущей…

— Это песня такая модная. Кельтских воинов. Исполнялась ими на марше. Разрешите с ротой изучить?!

— Фу–у, ну, слава богу. А то я уж подумал… Да изучайте. Что сия джига в переводе на русский означает?

— Кельтский меч, — без раздумий и запинки ответил Аким.

Пал Палычу название понравилось.

— Джига! Вещь крепкая! По лбу бьёт на насмерть. У нас в деревне мужики самогон так прозвали, — чуть не пустил слезу от воспоминаний.

Рота два дня изучала слова, и потом выдала результат, маршируя по Питеру под руководством поручика Рубанова, который заменял заболевшего простудой, не джигой, капитана Лебедева.

— Джига! Джига! — хором ревела рота, дружно топая по мостовой.

В одном шотландском пабе,
Подсел мужчина к бабе.
И выпить заказал.

Как звать тебя, девица,
Хочу с тобой сродниться,
На грудь ей показал.

Пила она, болтала,
А он стал с бабой смел.
Та в страхе увидала.
Под килтом что имел…
Джига! Джига!

Не вовремя проезжавший в коляске командир гвардейского корпуса, выслушав последний куплет, свирепо засверкал глазами, подумав, что гуляка показал явно не кинжал.

— Поручик! — велел извозчику остановить коляску в голове колонны. — Кто таков? Что за строевая песня у роты?

— Поручик Рубанов. Боевая песня шотландских стрелков, ваше превосходительство, — козырнул вылезшему из коляски генерал–лейтенанту.

— С японцами воевали? — глянул на украшающие грудь офицера награды. — Максима Акимовича сынок? — сменил гнев на милость генерал.

— Так точно. Старший сын генерала от кавалерии в отставке Рубанова. Принимал участие в русско–японской войне.

— «Владимира» за что получили? — добродушно уже расправил длинные седые усы командир корпуса.

— За бой на реке Шахе, ваше высокопревосходительство.

— Уважаю, уважаю. Но служба есть служба. За хоровое пение пять суток гауптвахты. Максиму Акимовичу передавайте моё уважение, добрые чувства и пожелания здоровья. И пойте впредь что–нибудь про серую шинель, — кряхтя, залез в коляску. — А завтра с утреца милости просим на гауптвахту, и пять суток можете распевать там свою джигу–джигу.

— Папа', тебе наилучшие пожелания от командира гвардейского корпуса Данилова.

— От Владимира Николаевича? Слышал от Троцкого, как князя Сергея Илларионовича Васильчикова летом отчислили от должности за волнения в лейб–гвардии Преображенском полку, так о герое русско–японской войны вспомнили и корпусным назначили. Давно я его не видел. Усы всё так же до погон свисают?

— Так точно. Напоминает престарелого пехотного «капиташу».

— Сколько же ему сейчас? С 1852 года, если память не изменяет. В общем, сам считай. Бывало, жучил я его, когда он поручиком ходил.

— Вот и зря, — довольно захмыкал Аким. — Пять суток губы от него получить изволил.

— Да за что? — поразился Максим Акимович. — Тверёзый и на службе не спал…

— За «Джигу». Французишки эти всё. Но я рад. Глеба переплюнул. Тому только трое суток дали.

— И Глебу? — поразился отставной генерал. — Да за что?!

— Тоже за песню, — вновь довольно захмыкал Аким. — Но у него про «уху».

— Я вами горжусь, сынки, — успокоившись, улыбнулся Максим Акимович. — Главное — родину любить, — подытожил он.

В сентябре закончился судебный процесс над Северьяновым. К его удивлению адвокат Зарудный сумел доказать, что вина подзащитного весьма ничтожна и он более сам пострадал от неправомерных действий полиции — совершенно необоснованно получил ранение в плечо, нежели нанёс вред государству.

Судья лишил его гражданских прав и приговорил к ссылке на поселение.

«Приговор сравнительно мягок, — ожидая этапа в камере пересыльной тюрьмы, размышлял Северьянов. — Думал — каторгу присудят, — с интересом оглядывал себя и других заключённых, переодетых в арестантскую одежду — серые брюки, армяк и шапку. — Только бубнового туза на спине не хватает, — ухмыльнулся он. — Завтра на новое местожительство в село Обдорское повезут, — лёг на койку, закинув руки за голову. — До чего ж спокойно было в одиночке. Никакой тебе суеты и столпотворения, как на пересылке, — с прищуром ещё раз оглядел окружение. — Читай книги, лежи на шконке и отдыхай душой, с уверенностью зная, что никто тебя не арестует… А тут набили этих инженеров, чиновников, телеграфистов, профессоров, рабочих, сенаторов, дворников, хулиганов и карманников. Так и гляди — чего–нибудь свистнут, — сунул шапку за пазуху. — Хотя государство подсуетилось раньше. Вместо моего прекрасного пальто, правда, заштопанного на плече, подсунуло серый армяк», — повернулся к стене и задремал.

Паровоз, натужно сопя и плюясь дымом, тащил за собою вереницу арестантских вагонов.