Держава (том третий)

— Это что за козырь? — толкнул его вожак этого сброда с красным бантом на груди. — Царские сатрапы пожаловали-и?! — начал идиотничать, выделываясь перед своими. Упиваясь безнаказанностью, поднял руку, намереваясь ударить Рубанова по щеке.

Максим Акимович, с потемневшими от гнева глазами, без раздумий, по–мужицки, с силой накопившейся ненависти, врезал брюнету по его огромному носу. Под рукой что–то хрустнуло, а брюнет, хрюкнув, растянулся на тротуаре.

Антип, таким же образом, отправил отдыхать товарища вожака.

Толпа угрожающе загудела, и Рубанов у многих из них увидел металлические прутья, а у нескольких человек — наганы.

— Равняйсь, — приказал солдатам, дабы сконцентрировать на себе их внимание. — Ружья наизготовку.

И те подчинились.

— Над головами — пли! — услышал недружный залп.

Скопище, предводимое очухавшимися вожаками, растаяло, как и небольшая тучка на хмуром небе, закрывавшая солнце.

В штабе Киевского военного округа Рубанов застал генерал–лейтенанта Карасса.

В отличие от Клейгельса, тот почтительно поздоровался за руку, удивлённо разглядывая форму одежды царского генерал–адьютанта.

— Клейгельс передал свою власть и полномочия военному начальству, — доложил Рубанову. — А именно — мне. Так как временно занимаю должность начальника военного округа. Но вот не счёл нужным ознакомить с состоянием дел, и представить личному составу администрации и полицейскому начальству. Посему нахожусь в весьма затруднительном положении. Сказав на прощание, что фамилия полицмейстера Цихоцкий, и произнеся сакраментальное: «Хотя я человек известных форм», исчез в неизвестном направлении, устранив свои формы от всех дел, — с удивлением воззрился на генеральский китель без погон, когда вестовой принял у Рубанова верхнюю одежду.

— Цитируя Салтыкова—Щедрина: «Комплекция у него каверзная…», — пошутил Рубанов.

Посмеялись.

— Прошу, закуривайте. Вот сигары, — предложил Максиму Акимовичу. — Своей властью поставил командира корпуса генерала Драке отправлять обязанности начальника охраны города. Вот потому–то, на данный момент, у нас существуют неопределённые взаимоотношения между военными и гражданскими властями. Боюсь, неясность положения повлечёт за собой общее расстройство в служебной деятельности. Я даже не знаком с объёмом своих полномочий, — стал жаловаться Рубанову, надеясь на его официальную подсказку, а может и руководство к действию. — Ко мне сегодня идут депутации. Одни требуют удаления из города войск. Другие — отдать команду стрелять…

«Я не имею права высказывать своё мнение. Скорее всего, он воспримет его как приказ, — попрощавшись с генералом, вновь поехал в пролётке по городу. — Как жаль — не Драгомиров генерал–губернатор. Он бы этого не допустил. Восприняли свободу — как вседозволенность. То же самое произошло и с автономией высших учебных заведений», — раздумывал над случившимися событиями, став свидетелем того, как у здания Думы бездейственно стояла полиция и рота пехоты.

А в Думе и рядом творилась просто вакханалия, под руководством гласного Шефтеля, кричащего из окна:

— Мы дали вам бога, дадим и царя… Теперь я ваш ца–арь!

У Максима Акимовича от ненависти сжались кулаки.

Тут подвалила из университета ещё одна галдящая толпа.

— Ваше превосходительство, одни евреи, что ли, в Киеве проживают? — глядел на несущих какого–то кучерявого довольного субъекта студентов.

— Только что мы освободили присяжного поверенного Ратнера, — указывая на довольного субъекта, картаво заорал с глазами навыкате, носатый брюнет. — Граждане, Николашке — каюк! — исчез он в думской зале, вскоре появившись на балконе, и принявшись рвать стоявшие там царские портреты.

Другие стали крушить императорские вензеля.

— Максим Акимович, вон какой–то еврей венок вокруг вензелей ломает, а солдаты глядят и бездействуют… Да что же это?! — страдал Антип.

Когда вместо царского лица в надорванном портрете появилось еврейское — какой–то студент просунул голову, заблеял и высунул язык, вызвав смех и восторг однокашников — свобода выражения мнений, у Рубанова терпение иссякло.

Да к тому же, опустив с плеч присяжного поверенного, его товарищи стали заставлять окружающих встать перед страдальцем на колени.

Сняв бекешу и оставшись в генеральском кителе, Максим Акимович подошёл к Ратнеру.

— Подержи! — бросил ему на руки бекешу, и тот безропотно принял её, хватая ртом воздух, и не умея что–то произнести.

Какой–то студент заорал с балкона: «Долой самодержавие–е–е…»

— Подумайте, что с вами будет, если они возьмут власть! — указал на него пальцем, обращаясь к солдатам и стоящим рядом с ними рабочим, мастеровым и мещанам, пришедшим поглазеть на невиданное зрелище. — Государь, по доброте своей, пошёл на невероятные уступки, предоставив народу большие права… И вот благодарность… Рвут его портреты и государственные флаги, а мы глядим на это и терпим, — забрал у растерянного Ратнера бекешу и пошёл к солдатам, на которых из окон стали плевать и кидать стулья.