Держава (том второй)

Петуха с курами, как и рубановского конюха, на этот раз не было.

— Ну что ж! — в растерянности хлопнул в ладони и потёр их Аким. — Эта?!.

— Финита ля комедия, — подсказала Ольга.

— Не-а, — по–деревенски помотал головой: «Дум спиро спэро», — глядя в расширенные от удивления глаза, перевёл: «Пока дышу, надеюсь». — Павловское военное училище, мадемуазель, это вам не фунт изюму, — призывно махнул рукой жандарму, и когда тот подбежал и вытянулся, поинтересовался: — Братец, на чём до Рубановки можно добраться?

— Да, вашвысбродь, за зданием станции Микита на санях завсегда стоит… и Онуфрий, наверное…

— Ну, так тащи их сюда, служивый, — распорядился Аким.

Не прошло и пяти минут, как нижний чин привёл двух мужиков в тулупах и валенках.

— Всё. Договорился, вашвысбродь. Рысью до Рубановки домчат.

— Дока–а–а-тим. Моргнуть не успеете-е, — обрадовались заработку мужички.

У Онуфрия сани на вид казались больше и крепче, туда возчики погрузили вещи, безногого солдата, а остальной народ залез сам.

Аким с Ольгой разместились на облезлой, «ведмежей», по словам Микиты, шкуре.

— Явно, собачья, — подёргав жёлтый мех, пришёл к выводу Аким. — А поп с попадьёй, наверное, опять чай дуют, — неожиданно вспомнил соседей по купе.

— Это не важно.

— А что важно?

— Ещё блох нахватаемся, — испугалась Ольга.

— Эти животные находятся в зимней спячке, — авторитетно пояснил поручик. — У лошади, наверное, болит нога или с утра Микита чем–то расстроил… Еле плетётся, корова. В Маньчжурии мелкие мохнатые коньки как блохи скакали, — весело глядел по сторонам. — А вон и сноп пшеничный мчится, — указал на показавшиеся вдалеке сани. — В кабак по неотложным делам заехал, вот и опоздал, — рассмеялся он. — Рассея! Как я её люблю…

«А меня хоть немного?» — хотела спросить Ольга, но постеснялась.

— Ваше-е высокоблагородие–е–е, — за полверсты стал оправдываться Ефим. — Лошади-и, ети ихнюю лошадиную маму…

— Сказали, что они коровы, и никуда не поеду–у–т, — продолжил его мысль Рубанов, пересаживаясь с Ольгой в подъехавшие сани.

На их место, живо перескочили Аполлон с супругой.

— Мы прежде в церковь заедем, — крикнул им Аким.

— А нас, вашвысбродь, двое на весь дом осталось… Я, да старая нянька. Но она уже ходит с трудом, — рассказывал конюх. — Ермолай Матвеич, как телеграмму со станции получили, трёх баб пригнал убираться… Жратвы завезли… Живё–ё–м, — жизнерадостно дохнул перегаром.

По накатанному зимнику ходко подкатили к церкви.

Шла заутреня, но народу было немного. После службы Аким, с замиранием сердца, провёл Ольгу в склеп и, застёгнутый на все пуговицы, чтобы предки чего не подумали, склонил голову перед дедом и прадедом.

Когда вышли, начиналась метель, и конюх погнал лошадей. Ходко пролетели злополучный мостик, который на морозе даже не подумал качаться, позлили рубановских собак, и остановились у трактира.

Глянув на задумавшегося Ефима, Рубанов повернулся к Ольге:

— Вот ведь китайские церемонии. И лошадей уже приучил, — растроганно разглядывал дома с дымившими трубами, отгороженные от укатанной дороги ветхими плетнями, с наметёнными небольшими сугробами. — Дома выпьешь, — добродушно ткнул в спину Ефима.

Когда проехали арку и Аким увидел корявую акацию с запорошенным снегом конногвардейцем, на глазах у него выступили слёзы.

Видя его состояние, Ольга не приставала с расспросами.

На каменных ступенях парадного подъезда, в позе распятого на кресте разбойника Варнавы, стоял староста.

— Гимнастикой, что ли занимается? — всё же поинтересовалась Ольга.

— Нет. Обняться хочет, — ответил Аким, снимая перчатки и вытирая кулаками глаза, когда на крыльце появилась старая няня. — Чего–то не похож я на геройского поручика, — стеснительно буркнул он, помогая даме сойти, и направился к старушке.

Ольга нежно глядела ему в спину, и неожиданно для себя залилась слезами, наблюдая, как плачет бабушка, обнимая «внучека».

Даже закалённый жизнью и генералом Ермолай Матвеевич, без помощи пальца, испустил скупую волостную слезу, изменив позу и вытянув руки вперёд.

К приезду господ чехарда в доме не то, что закончилась, но переместилась куда–то вдаль.

Аполлон разнёс господские вещи. Руководствуясь указаниями мадам Камиллы, которая, по совместительству, являлась его супругой, поселил барина в его бывшей детской, а докторшу — по соседству.

Орденов на дорожный мундир Аким не приколол, но и без них выглядел весьма внушительно, вынудив Ермолая Матвеевича подкорректировать в сторону повышения, свой персональный статус.

Покхекав и повосторгавшись Рубановым, он стал хвалить и возвеличивать свою личность.

— Я ить, таперя, не просто староста, — перевёл взгляд с барина на вошедшего в гостиную тощего задохлика в бакенбардах. — Я ить, земским начальством, волостным старшиной назначен…

«Ой, рассказывай, — хмыкнул Аполлон, достав из кармана надетого уже чёрного смокинга, расчёску и подправив бакенбарды.

После женитьбы, из тонких полосочек вдоль ушей, он превратил их в литературные пушкинские.

«Как был ты пёс деревенский, таким и остался, назначь тебя хоть волостным писарем, хоть старшиной».