Держава (том второй)

— Мне тоже не до шуток, — вздохнул император. — Им того и надо, чтоб мы застрелились, — задумчиво побарабанил пальцами по столу. — О каких–то «Протоколах» в прошлый раз речь шла… Уверен, у вас есть. Дадите почитать? — как–то наивно, по–детски, попросил государь.

Министр согласно склонил голову.

— Шестого мая, как раз на мой день рождения, убили уфимского губернатора Богдановича, — затянулся папиросным дымом Николай, выдохнув его к потолку. — Это просто какой–то рок навис над страной… И всего несколько публикаций в газетах, словно произошло рядовое событие. Будто дворника ликвидировали. Вот, — держа далеко от глаз газету, прочёл: «Уфа. 6 мая. Сегодня в 4 часу дня, в городском парке, двумя злоумышленниками убит девятью пулями губернатор Богданович». — А ещё в одной газете пропечатали, что перед смертью занимался тем, что вместе с полицейским прогонял из парка пасущуюся козу… И всё! Будто так и надо. Царский сатрап же…

— Заказчик и подстрекатель Исаак Герш, в миру — Гершуни, тринадцатого мая арестован в Киеве и этапирован в столицу, — как–то отстранённо произнёс министр. — Сам киевский генерал–губернатор Драгомиров изволили доложить, — невесело улыбнулся он.

— Кто руководил поимкой преступника?

— Ротмистр Спиридович.

— Молодец. Присвоить ему подполковника.

— Слушаюсь, ваше величество. Хоть кто–то будет счастлив. Всего полгода в ротмистрах походил.

— А чем известен этот Гершуни? — поинтересовался государь.

— Возглавляет Боевую организацию партии эсеров. Летом 1900 года подвергся аресту и допрошен начальником Московского охранного отделения Зубатовым. Улик не найдено. Освобождён. И тут же ушёл на нелегальное положение. На его совести убийство Сипягина. Планировал террористические акты против обер–прокурора Синода и петербургского генерал–губернатора Клейгельса. Летом 1902 года, по его указанию стреляли в харьковского генерал–губернатора Оболенского…

— Какая хищная птица этот Исаак Герш, — покачал головой император. — Надеюсь, что теперь крылья ему подрежут и посадят в клетку.

— Уже сидит. Не вылетит. Но Кишинёв — не его рук дело, — вспомнил главную душевную болячку Плеве. — На старости лет так оболгали, — горестно покачал головой. — Какой–то писака английский. Оправдываться в этом бреде считаю ниже своего достоинства. Люди разберутся…

— Да верю я вам, Вячеслав Константинович. Неужели за границей, да и у нас, не понимают, что министр внутренних дел не станет сам себе такую свинью подкладывать… Мозгов, что ли, у людей нет.

Однако заграничный люд думать не любил и верил газетам — врать не станут…

Произошёл просто взрыв мирового еврейского негодования. Как же. Третий день, а опровержения всё нет.

Оказывается, явные глупости тоже следует опровергать…

Но министр и правительство этого не знали. Считали людей умнее, чем они есть, не понимая, что некоторым «тёмным» силам очень нужно очернить Россию и её власти.

В Ницце, в гостинице «Оазис», приходила в себя после известных событий славная бундовская троица: Бобинчик—Рабинович и Ицхак с Хаимом.

— Что, Хаим, здесь тоже неплохо готовят, — поглощал заказанных в номер устриц толстый Бобинчик. — В этом номере, говорят, шесть лет назад сам Чехов останавливался, — шумно проглатывал не кошерную пищу. — Вот тогда–то, встретив здесь массу знакомых, и назвал эти места «Русской Ривьерой», так, во всяком случае, метрдотель рассказывал, — покончил с блюдом и вытер о салфетку толстые пальцы.

— Ну, и кто сюда ещё приезжал, еврейский ты наш Миклухо—Маклай, — с иронией глянул на Бобинчика—Рабиновича, Ицхак.

— Гоголь, Тютчев и даже Лев Толстой тут были… А чего обзываешься–то? — вскочил Бобинчик. — Хватит мою фамилию коверкать.

— Если обидел, извини, Гад. Честное слово, не хотел, — ехидно ощерился худой, сутулый и, ко всему, хромой еврей. — Главное, у нас есть деньги, за которые можно жрать этих не кошерных морских гадов.

Бобинчик недовольно засопел.

— Надеюсь, намёков здесь нет?

— Какие намё–ё–ки, Га–а–д? — развёл в стороны руки Ицхак. — Голая правда. Кроме денег, в Бунд пошла еврейская молодёжь. На Западе, здесь вот, — топнул ногой, — сильно пошатнулся имевший место антисемитизм. Ведь в средние века западные гои перебили тысячи евреев… О чём сейчас стараются забыть, на полном серьёзе называя Россию царством зла. В сравнении с западным прошлым, на востоке мы в шоколаде живём.

— А черта осёдлости? — вскинулся Хаим.

— Черта осёдлости сохраняет нашу самобытность, — подошёл к окну и глянул на улицу Ицхак. — Ведь здешние, западные евреи, уже не евреи… Космополиты… Евреи, в высшем смысле этого слова, остались только в России. А на Западе — жиды!

— Дождёшься, Ицхак, что когда–нибудь свой же брат–еврей тебя и пристрелит, — уставился на товарища Бобинчик—Рабинович.

— Типун на твой жирный язык, Гад, — сплюнул Ицхак. — Теперь, думаю, после кишинёвских событий, правительство начнёт расширять черту осёдлости. Чтоб евреи попали под влияние большинства населения и приняли православие. Надеюсь, пока это произойдёт, мы сломим хребет царю и министрам, — сжал он костлявые кулачки.