Держава (том второй)

— Но может, адмирал Алексеев всё–таки уговорит Куропаткина дать бой, — взял слово Зозулевский. — Ведь мы получили уже три поражения, пора и побеждать.

— А чтоб побеждать, — прекратил демагогию полковник, — вам, господа офицеры, приказываю и настоятельно рекомендую целеустремлённей заниматься с прибывшим пополнением, и нацеливать на это старослужащих солдат и унтер–офицерские кадры, — с металлом в голосе произнёс он.

— Владимир Александрович, разрешите обратиться с просьбой.

— Обращайтесь, господин поручик, — порадовал сердце Рубанова, приятно звучащим новым чином, полковник.

— В соседнем 12‑м полку служит нижний чин из моей деревни Рубановки. Так совпало, что здесь двое солдат–земляков. Вместе они и воевать храбрее станут. Нельзя ли перевести рядового в наш полк?

— Фамилия?

— Дришенко Артём. Да буква «ш» там, с улыбкой упрекнул развеселившихся офицеров.

— С такой фамилией, это будет храбрый боец, — вытер выступившие от смеха слёзы Яблочкин, подумав, что иногда, дабы расслабиться и подбодрить личный состав, следует использовать даже малоумный повод. — Посодействую вашей просьбе, поручик, — благосклонно кивнул офицеру.

«Смех благоприятно действует на исполнение желаний и просьб, — засыпая ночью, подумал Аким.

А во сне кружил в вальсе Натали… Сначала шёл длинным коридором с белым мрамором стен. Затем поднялся по широкой белой лестнице вверх и встретил её. И тут же услышал музыку… И любовался женской фигурой в белоснежном платье… Она была в полумаске. Но глаза… С чем можно сравнить её глаза? Лишь с осенью… С нежностью жёлтой розы… Словом — с безысходной тоской безответной любви… И он кружил её в вальсе… В огромном беломраморном зале. И шлейф длинного платья кружился вместе с ней. И жёлтая роза разлуки в высокой чёрной причёске. И руки в белых перчатках касались золота погон на белом его мундире. Всё быстрее кружилась белизна стен и жёлтая роза разлуки… И эти глаза… И звуки вальса… И вдруг пошёл снег… И со снежинками, тихо падали жёлтые листья… И головокружение вальса… Среди белых снежинок и жёлтых листьев… Зима и осень! Холод и уходящая нежность тепла! И белые руки на золоте погон. И жёлтые глаза сквозь белую маску… И полёт снежинок… И медленно падающие жёлтые листья… И звуки вальса…

И ЛЮБОВЬ…

И РАЗЛУКА…

Он не знал, что Натали в эту ночь, находилась почти рядом.

Не в Петербурге, а в Ляояне.

Но одета была не в белоснежное бальное платье, а в серую форму сестры милосердия, с красным вышитым крестом на белом фартуке.

А ещё через день в его руки попало стихотворение неизвестного поэта Николая Гумилёва, где автор полностью выразил его чувства к Натали. Аким поразился в душе, что и другие способны не только чувствовать как он, но даже описать это настроение.

Сидя на самой верхушке заросшей чахлой травой сопки, с торчащими тут и там редкими деревцами, он достал потрёпанный журнал, и, раскрыв его на нужной странице, читал, временами отрывая взгляд от строк и устремляя его то на синий блеск обнажённого солнцем, чужого неба над головой, то на серый блеск гранита, обнажённого дождями в расщелинах сопки:

Когда, изнемогши от муки,
Я больше её не люблю,
Какие–то бледные руки
Ложатся на душу мою.

И чьи–то печальные очи

Зовут меня тихо назад,
Во мраке остынувшей ночи
Нездешней мольбою горят.

И снова, рыдая от муки,

Проклявши своё бытиё,
Целую я бледные руки
И тихие очи её.

«Я бы написал: «…Целую я белые руки и жёлтые очи её», — подняв руку, дотронулся до неба. Во всяком случае, так показалось ему. — Этому несчастному Гумилёву повезло больше. Женщина позволила целовать руки и глаза… Я всё бы отдал за это…».

____________________________________________

У Натали читать стихи времени не имелось.

Лазарет пехотной бригады, стоявшей биваком под Ляояном, начальник санитарной части армии направил в Восточный отряд генерала Келлера, где ожидалось наступление армии Куроки.

Весь день она вместе с бригадным врачом, его помощником и двумя младшими врачами, укомплектовывала лазаретное имущество.

Не хватало бинтов и лекарств, которые следовало получить на интендантском складе.

Город окутал густейший слой пыли, поднятой ветром и копытами сотен животных, перевозивших по Ляояну телеги, арбы и двуколки.

С трудом отыскав за вокзалом нужный медицинский склад, состоящий из сотен накрытых брезентом мешков под кое–как сколоченным навесом, лазаретные повозки, загрузившись, направились к принадлежащему Красному Кресту домику, окружённому серым прогнившим забором и серыми от пыли деревьями.

Младшие врачи, санитары и повозочные занимались привезёнными медикаментами, раскладывая их на двуколках и готовясь к завтрашнему путешествию.

Выезжать собирались по прохладе раннего утра.

В старый город с узкими мощёными улицами и домами из синего пыльного кирпича, Натали идти не решилась