Державин

В 1792-м году настал черёд московского книгоиздателя, просветителя и масона Новикова. Он учредил типографскую компанию, соединил около себя любознательную молодёжь. Но в последние годы, вступив в ложу иллюминаторов, стал увлекаться мистикой, трудами Генриха Матадануса-теософа и других оккультистов, учивших общению с загробным миром и убеждавших о близости нового воплощения Христа, после того, как в XIII веке он уже якобы появился под именем Розенкранца[52].

Ложу розенкрейцеров открыл в России «масон строгого наблюдения» Шварц, в московском доме которого, близ Меньшиковой башни, была устроена тайная типография. Проходимец Шредер объявил себя «посвящённым» и установил связь с мистиками-авантюристами Сен-Жерменом и Калиостро[53]. Через архитектора Баженова делались попытки вовлечь в орден великого князя Павла Петровича. Мода на масонство давно уже захватила Москву. Теперь в «Дружеское учёное общество», основанное в 1781-м году Шварцем, вступили бояре Трубецкие, Куракин, Татищев, Тургенев, Лопухин, Черкасский, А. М. Кутузов. За тайные собрания членов общества прозвали в насмешку «мартынами», или «мартышками».

Державин вспомнил, как в 1788-м году, будучи в Москве и ожидая решения сената о предании его суду, посетил он князя Трубецкого, и тот водил его в ложу.

Удачное время выбрал искуситель! Видя одну несправедливость и гонения, горько сетовал Державин на свою судьбу. Но внутренне оставался твёрд и в вере отцов поколеблен не был. Трубецкой начал издалека.

– Все люди равны! Всяк рождается для счастия!

– Хорошо и славно было бы всех уравнять! – отрывисто возразил Державин. – Да как, скажи, сие исполнить, ежели бог создал всех неравными. Возьми хоть тварей лесных. Одна пожирает другую, слабейшу…

– То твари, – снисходя, улыбнулся Трубецкой, – а в человека сошёл дух и чувство…

– Вот-вот! – подхватил Державин с такой же улыбкой. – Но оттого один человек ещё менее равен другому. Возьми хоть красоту. За что любят красивого? А ни за что – за красивые глаза. Вона Ланской наделён красотою, и толь щедро! Как его, не хуже, со мною уравнять?

– Ты, Гаврила Романович, уже подстарок…

– А был молод? Да как раз в его-то годы стоял я на часах в Петергофе, когда государыня наша отправилась в Питер для свершения известного отважного дела. И августейший взор небось не на мне остановился, а на Ланском! – Он улыбнулся снова. – Нет, князь, недаром греки говорили: «Счастлив, кто красив, потом – кто силён, а уж потом – кто умён…»

Воистину так! Люди созданы во всём не равно. Один удачлив, ему всю-то жизнь хабарит, другой – невезуха. Один пьёт, обжорствует, гуляет и живёт до восьми десятков; другой бережётся во всём и помирает, не добрав до тридцати. Где ж тут равенство? Один умён, другой глуп. Один одарён природою и богом талантами безмерно, другой – бездарь. Кто уравняет Ломоносова и пиита Петрова! Один рожденьем богат, другой беден. Сколько претерпел сам Державин из-за бедности своей! Не то ли богатство, что и красота, здоровье, талант? И кто осмелится судить, как надобно выравнять сию несправедливость? Или кликнуть нового Пугачёва? Счастие, кто родится богатым, красивым, знатным, умным, здоровым, – и каждое из сих качеств даётся природою…

– Но есть ещё счастие в умножении душевного богатства, в совершенствовании себя, в братстве и человеколюбии, – помолчав, сказал Трубецкой. – И это счастие наивысшее. Ему-то и посвящают себя масоны…

Державин пошёл в ложу для интереса. Не как обращаемый, а как сторонний соглядатай. Палата обита чёрным сукном, и по оному раскинуты на стенах белые цветы, словно звёзды. Посредине поставлен стол под чёрною же скатертью, а на нём – череп, и обнажённая шпага да заряженный пистолет. Трубецкой, как масон, достигший четвёртого градуса, носил особую ленту: красную, с зелёными каёмками, к которой привешен был знак, изображающий треугольник и циркуль. Такую же ленту надел давний знакомец Державина Херасков. Черной, с белыми каёмками лентой выделялся Шредер.

Начался обряд посвящения. Под руки ввели некоего московского дворянина, затем с завязанными глазами его троекратно водили круг стола, поднимали на «гору» – место, покрытое специальным ковром. Потом представили гранметру – Шредеру, который приложил к телу испытуемого Соломонову печать. После того новообращённый проколол себе грудь циркулем и сам стёр платком кровь, трижды поцеловал у гранметра левую ногу, и наконец был уверяем, что храм Соломонов есть святое таинство и защитник оного силою есть гранметр.

Темно и нелепо! В оде «На счастие» Державин отозвался затем о мартынистах насмешливыми строчками: «из камней золото варишь», и «мартышки в воздухе явились». А в «Фелице» особо отметил нелюбовь Екатерины II к мистике и масонам: «К духам в собранье не въезжаешь».