Державный

Однако шли дни, недели, месяцы, а Караччиоло так и не думал заканчивать дело законным браком. Вся жизнь его состояла из бесчисленных развлечений, бурных и неистовых. Он всё больше и больше пьянствовал, прожигая наследство своего знаменитого отца, и всё меньше уделял внимания невесте. Вскоре Софья имела несчастье удостовериться и в его неверности, застигнув Караччиоло в обществе сразу трёх нагих прелестниц. И как ни злилась она на него и на себя, а ничего не могла поделать со своим сердцем, варившимся в кипятке обожания и преданности развратному жениху. Живи он ещё сто лет, она, быть может, и эти сто лет смирялась бы с его мерзостями, пьянством, развратом, только бы время от времени он дарил ей свидания. Она, гордая морейская деспина[107], племянница императора Византии, наследница неувядаемой славы Константинополя, оказалась покорной игрушкой в руках ничтожного и растленного пьяницы, беспутника, выродка! Но слава Богу, жизнь негодного Караччиоло кубарем катилась к своему внезапному и позорному концу.

Смерть этого негодяя и пьяницы Софья переживала так, как если бы он был Цезарь или Гектор. Ему, этому ничтожеству, досталась такая любовь, которой заслуживал бы великий герой, и такие слёзы, коими достойно было бы оплакать непревзойдённого праведника. Ни о каком другом женихе она и слышать не хотела, то и дело твердя о желании уйти в монастырь. Однако ещё при жизни Караччиоло, видя, что из его помолвки с Софьей ничего не выходит путного, папа Павел, поддавшись уговорам Виссариона, отправил Антонио Джисларди и Георгия Траханиота к Джан-Батисте делла Вольпе, находящемуся в услужении у Московского государя Иоанна, недавно овдовевшего, и они начали переговоры о возможном браке между сильным московитом и дочерью Фомы Палеолога. Связи с рутенами, как тогда называли в Италии русских, всегда приносили пользу. Ещё помнили дочь князя Ярослава, ставшую королевой Франции, её сына Гуго Вермандуа — одного из главных полководцев Первого крестового похода, и её племянницу Адельгейду, жену императора Римской империи Генриха IV, оказавшую большие услуги папству в борьбе за инвеституру. Да и в самые недавние времена дядя Софьи, Иоанн VIII, бывший императором Византии до несчастного Константина Драгеза, тоже был женат на рутенке, и его брак с ней считался на редкость счастливым. Короче, Софью, безутешно горюющую об умершем Караччиоло, стали постепенно приуготавливать к мысли о новом женихе. Оставалось надеяться, что покуда послы съездят туда-сюда, пройдёт время, которое хоть немного залечит рану.

После смерти папы Павла новым римским первосвященником суждено было стать бедному францисканскому монаху, который воспринял тиару под именем Сикста IV и тотчас начал возрождать идеи Пия о новом крестовом походе. По улицам Рима пошли крестоносные процессии, отовсюду зазвучали пламенные призывы, тут и там распевались песни о Готфриде Бульонском и Ричарде Львиное Сердце, о славных битвах и о множестве святых чудес, сопровождавших прошлые крестовые походы. Софье вспоминались те времена, когда, живя на Керкире, она и её братья мечтали быть в Риме и наблюдать эти торжественные приуготовления к грядущим славным делам. Тоска по Караччиоло постепенно стала разглаживаться. Когда из Московии прибыли послы от дуче Джованни, она уже не столь решительно отвергала разговоры о возможном браке. К тому же послы от князя рутенов оказались воспитанными и учтивыми молодыми людьми, весёлыми и живыми, они с восторгом рассказывали о дуче Джованни, и, представляя себе, что он такой же, как они, Софья со вздохом размышляла: «Ну что ж, жизнь моя всё равно кончена, так можно достаться и этому Иоанну…»

Вдруг, вспомнив тогдашние свои мысли об Иване, Софья почувствовала, как лицо её залилось густой краской стыда. Если бы тогда, десять лет назад, в Риме, ей сказали, что она будет счастлива с князем рутенов и забудет своего Караччиоло, она бы только с усмешкой фыркнула. А сейчас так совестно было сравнивать Ивана с тем ничтожным итальянским гулякой. Постыднее же всего, что где-то глубоко-глубоко в душе она по-прежнему любила Караччиоло, и ложка этой ядовитой любви была дёгтем в бочке душистого русского мёда. Что имела Софья от Караччиоло, кроме унижений и гадостей? Зато каким почётом и любовью она была окружена здесь. Наконец, она стала матерью и родила Ивану двух замечательных сыновей!..

И всё же, стоило ей на секунду вспомнить себя в объятиях Караччиоло и как он… о-о-о! стон поднимался со дна её плоти, хмелем прокатывался по жилам, делал руки и ноги ватными, а в животе загоралась свеча…

Иван не знал этого и никогда не должен был узнать, иначе бы Софья сама себя задушила. И никто не должен был знать. Даже исповедники.

Она решительно шагнула к иерею Антонию, принимающему сегодня исповеди в Успенском соборе, и стала перечислять все свои теперешние грехи, и не помышляя касаться грехов давнего прошлого.