Державный

— Чего ты там забыл?

— А что мне тут? О дне обиды! Не ценят единого на всюю округу грамотея-сироту. А нагатинцы, слышь, говорят: «Будешь у нас как вощинка в мёду», — понял?

— А, ну коль так, я зазря к тебе забрёл, Агунюшка, — насупился Никита. Стал приподниматься.

Агафон взвесил обстановку, щедро улыбнулся и проревел:

— Да чтоб пёс… их мать, нагатинцев энтих! Начхать на них! Куды встаёшь! Сиди-но! Наливай ишшо! Рази ж я смогу нашу Котелю бросить? Да ни в жисть! Опричь как здесь, нет мне души.

— О! Оно и то самое, правильно говоришь, — облегчённо вздохнул Никита, вновь наполняя стаканы. Теперь надо было ловить миг, покуда шуряк не запьянел, и, набравшись сил для рассказа, Губоед поведал Агафону обо всём, что случилось с ним сегодня по окончании похода по грибы. Агафон, слушая свояка, стал заметно косеть, и Никита вновь чуть не расплакался, чувствуя надвигающееся одиночество пред лицом страшной беды.

— Ну что скажешь-то, Агуня? Как быть? Аль сразу в петлю?

— В петлю-то они тебя и сами успеют усунуть, — отрыгнув, ответил Агафон. — Ты погоди, чего-ничего, да придумаем!

— Вот и я говорю! Не зря же ты грамоте обучен, дай Бог Царствия Небесного батюшке-протопопу Петру! — Никита перекрестился на образа. Давно он столько не осенял себя крестными знамениями в течение двух часов, как сегодня. Да оно и понятно — гром грянул!

Шурин тоже перекрестился и на последнем тычке, попавшем куда-то под ребра, там почесал со скрипом.

— Придумать-то придумаем, — сказал он важно. — Но тут одним балакарем не обойтись, придётся тебе второй тащить.

Они взялись и так и сяк раскидывать мозгами, что бы такое придумать в качестве этого самого растреклятого последнего груздя. Каков он должен быть? Чёрствый или, наоборот, размяклый? Крупный, увесистый или же махонький, с ноготок?

— Лапистый, лохматый, обрюзгный! — давал свою картину последнего груздя шурин.

— А мой задум иной, — качал головой Никита. — Выть его такая, что сила грибородная у леса уже иссякла, и он не может крупно вымахать — малюсенький-малюсенький выпрастывается и боле расти не может. Так в младенчестве и загнивает. Его и сыскать тяжко.

— Разумно, — кивнул головой Агафон. — Но без искры. О! Вот что я придумал!..

— Я так и знала! Я так и знала! — вынырнула из-под земли Евдокия. — Захожу к золвице: «Где твой-то Никитка?» — «Да к твоему пошёл!» — «С наливом?» — «А то как же без него!» И не стыдно? Энтот дурак на своей грамотее свихнулся, а ты-то, Никита, ить умный мужик, и гриблятник, и бобрятник, и плотник!..

— Молчи, жена, молчи-и! — зарычал, приподнимаясь, Агафон.

— Я те дам «молчи»! — не унималась благоверная. — Вот где у меня грамотея твоя! — она побила себя ладонью по загривку. — И чему тебя токмо протопоп твой учил? Как нить до праздника? Ить Покров-то не сегодня, а завтра ишшо токмо!

— У нас свой Покров, Евдошенька, — с тяжёлым вздохом промолвил Никита. — Не бранись. Беда у меня, вот мы и судим-рядим, как из той беды выщемиться.

— Оно поня-а-атно! — развела руками Евдокия. — У вас, мужиков, как хухры-мухры, так тут и беды наступают, и беседы, прямо Вселенский собор, прости Господи!

Далее началось известное противостояние — мужчины пытались доказать женщине, что и впрямь заняты важными делами, а похмелка так только — для обострения ума. Женщина настырно прощупывала их оборону, желая доказать противное — что они просто пьют, а дела у них зряшные, для отвода глаз. Агафон с Никитой стойко и дружно держались и в конце концов победили супостатку, Евдоха в сердцах плюнула и удалилась с неласковым пожеланием:

— Тьфу! Залейтесь вы, окаянные! Прожабины кувшинные!

Некоторое время свояк и шурин молча потягивали медовуху, приходя в себя после сердцепролитной битвы с бабой. Потом Агафон сказал:

— А может, он и вовсе деревянный?

Никита даже и не сразу догадался, кто деревянный.

— A-а!.. Груздь-то? Да я уж думал. Ну деревянный, ну и что? Государь скажет: «Дурите меня!» Деревянного груздя любой выточить сумеет.

— А надо так выточить, чтоб диковинно было, да раскрасить попригляднее. Андроху Лаптя попросить. Он хитёр всякие деревянные забавы вытачивать.

— Он выточит, — согласился Губоед. Андрон, знаменитый лаптеплёт, известен был и тем, что на досуге вырезал всевозможные деревянные игрушки. — А хорошо бы к тому грамоту написать на бересте — мол, сей груздь и есть самый последний. Нацарапай, Агунюшка! А я тем временем за вторым балакарем сбегаю.

Никита малость шатко побежал домой за повторением, дома выстоял в яркой, но на удивление быстролётной схватке со своей женой и уже стремился назад, неся заново наполненный кувшин, на сей раз уже не заткнутый тряпкой, отчего под мышкой у Никиты образовалось мокрое и липкое озерцо.