Державный

— Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже! — громко запел епископ Иона, все подхватили его звучную аллилуйю единогласно, и, что самое удивительное, язычествующие вдруг прекратили свои вопли и рыдания, затихли, перестали рваться, понурились. Люди тем временем взялись за камень, под которым было надёжно подрыто, так что требовалось лишь немного поднажать на глыбу, чтобы она с горестным гулом ухнула в уготованную ей могилу. Иванушка в этот миг почему-то подумал о Юре — хорошо, что он остался в повозке. Впечатлительный, будет потом по ночам вскрикивать да в постель дудолить. Бездонная нора зачем-то запала Иванушке в душу. Уж больно страшная. И без дна. Как это? Непонятно. Таинственно. Страшно.

Тем временем началось погребение. Полтора десятка лопат решительно и быстро закапывали умогиленного кириметя. После троекратной аллилуйи Иона стал громко читать покаянный псалом царя Давида, затем «Верую». Блудодеи тихо слушали его. Откуда-то среди могильщиков кириметя возникла черемисянка Очалше, тоже с лопатой. Очалше сопровождала француза Бернара, была ему верной подругой и служанкою. Когда он с разможжённой башкой умирал в Муроме, она ни на шаг от него не отходила. Говорят, креститься хочет, подготавливается к Святому Таинству. Красивая. Иванушка ею любовался. Но куда ей до матуш киУ Небо и земля. Краше родной матери никого не знал мальчик.

Заваленную землёй могилу кириметя стали тщательно утаптывать, чтобы ровное место получилось. Воздвигли большой деревянный крест. Праведный Иона взял чашу со святой водой, приблизился к нечестивцам и множественно их покропил. Они трепетали, но молча. Женщины дёргались, лица их искривились в судорогах, но и этой их муке пришёл конец.

— А теперь ступайте на все четыре стороны, — сказал Иона, — и подумайте о жизни и блуде своём, да не повторится ваше беззаконие. Ступайте с Богом!

Их отпустили, и они побрели прочь. Вдруг один из них оглянулся и выкрикнул:

— Всё равно мы вас, попы, подстережём и горлы вам перережем!

А другой испуганно:

— Не слушай его, батюшко! Прости нас!

Кое-кто бросился было их заново хватать, но Иона запретил:

— Оставьте их, пускай уходят. Да исполнится милость наша к ним, а они за то со временем образумятся. А вас Господь наградит за сегодняшний подвиг благочестивый, непременно наградит. Ступайте же и вы домой, расходитеся с молитвою Иисусовой. Ангела-хранителя всем вам и здравия духовного вкупе с телесным и мирная же и премирная Господня благая!

Все стали покидать место погребения идола кириметя.

Глава десятая НОВАЯ ИВАНОВА ЕПИТИМЬЯ

Иван Ощера последним уходил с поляны поганого капища. Душа его кипела и клокотала. Он, весельчак, балагур, над всеми насмешник, нередко охальник, за неистовое зубоскальство своё и прозвище получивший, снова попал под очарование старца Ионы. Никто, никто доселе не внушал ему подобного страха и трепета. В первый раз это произошло в Муроме, когда Иона приехал и саморучно причащал. Каялся тогда Ощера всей душой, аксаком и аспидом себя обзывал, слёзы лил, убить себя был готов за то, что много раз надсмехался и над непорочным зачатием, и над плюновением-брением, и над многим другим. «Батюшко! — рыдал он на исповеди у Ионы. — Разве ж можно мне спастись, если я, когда «Верую» читают, вместо слова «погребена» срамной глагол вставляю!» Иону чуть было обморок с ног не сшиб от таких признаний ужасных. Но всё выдержал праведник и даже отпустил Ивану грехи его, наложив епитимью.

И что же Иван? Как епитимью сию понёс? А вот так. Зело пристойно! В тот же день отправился вместе с Драницей в кружало, там прельстился пьянским весельем, обгулял какую-то весьма телесную и красивую бабу, и это в ночь на Великую пятницу! Правда, потом Иван принял участие в спасении француза Бернарки, который до того наквасился, что раскроил себе об угол стола череп. Ощера большую часть пути нёс его на себе. После же никакой благодарности, а даже напротив — оживший Бернарка стал пенять Ощере и Дранице, мол, они его не уберегли.