Державный

— Прощаю, Державный. И Бог простит тебя. И ты прости меня за всё.

— Мне не за что прощать тебя, Генушко… Прощаю… И Бог… про… стит…

С трудом подползя к Ивану на коленях, Геннадий обнял его, плачущего, и сам от души разрыдался. Таких вот — обнявшихся и рыдающих — застал обоих монах Николай, явившийся, чтобы сообщить о начинающейся утрене. Он помог подняться — сперва Ивану, потом Геннадию. Иван встал справа, прислонился к плечу Геннадия и сказал:

— Вот так мы с тобой вдвоём получаемся как один здоровый человек. Ты будешь отвечать за левое ведомство, а я — за правое.

— Верно! — рассмеялся Геннадий и снова заплакал. Потом проворчал: — Вот старуха старость! Только бы ей глаза мочить. Эй! Эй! Державный! Тебе-то и вовсе негоже слезнявиться. Ты-то у нас ещё совсем молоденький.

Так, бок о бок, отвечая один за правое, другой за левое ведомство, они отправились в новый храм Чуда архистратига Михаила, достроенный и освящённый совсем недавно — в прошлом году. Там их усадили в углу подле иконы целителя Пантелеймона. Геннадий вспомнил о вопросе, с которым явился к нему государь.

— А где всё-таки Иосиф-то? Ты, кажись, искал его.

— Ушёл он, — отвечал Иван. — Мы всю ночь беседовали с ним. Потом устали, легли спать. Часа не прошло. Я проснулся… Поверишь ли? Проснулся, почувствовав, что он ушёл. Я час спал, а он, видать, и того меньше. Спросить бы о нём.

Выяснилось, что игумен Иосиф Волоцкий поспешно покинул Чудов монастырь и Москву. Он просил у всех прощения и отправился вместе с монахом Даниилом в свою Волоколамскую обитель, где, как уже всем было известно, взбунтовалась какая-то часть иноков.

— Рассердился он на меня всё же… — пробормотал Державный.

— За что? — спросил Геннадий.

— Было за что, — ответил Иван. — Не гневись — утаю от тебя.

Началась утреня. Потом, когда в высоких окнах храма забрезжил свет, отслужили первый час и раннюю обедню. Иван и Геннадий причастились. Вернувшись в келью Геннадия, там пообедали. Первым делом на двоих съели холодный блин, вчера испечённый младшим сыном Державного, Андрюшей. Потом хлебали монастырскую уху. Из одной миски — по желанию государя.

— Так мы вчера с Осифом ели, — пояснил он.

— Знаю, — улыбнулся Геннадий. — И я с ним так едал. Киновия.

— Киновия, киновия! — рассмеялся Державный.

К белужьему боку, который тоже рушили и ели из одного блюда, Геннадию подали водки, а Ивану — белого ренского вина. Пообедав, весело отправились вон из монастыря, на свежий воздух.

Стояло солнечное зимнее утро. Немного подморозило, дышать было не так влажно, как позавчера и вчера. Кругом, сверкая на солнце, лежали снега.

— Как хорошо! — промолвил Державный счастливо.

— Да, — охотно согласился Геннадий. — Чуден мир Господний.

Усевшись в санки, отправились в сторону Троицкой башни. Там их препроводили на раскат, с высоты которого хорошо было наблюдать за взятием снежной Казани, назначенным на сегодня.

Огромный снежный город, раскинувшийся на правом берегу Неглинки, причудливо очерченный, красивый и мощный, льдисто сверкал и выглядел весьма неприступно. Потешные войска уже заняли в нём оборону — всюду, куда ни глянь, на стенах и зубчатых башнях сверкали доспехи защитников. В их задачу входило как можно дольше и решительнее обороняться, но всё же в конце концов уступить натиску и сдать город на милость нападающих. Эти тоже в свою очередь готовились к приступу, видно было, как они возбуждены, мотаясь на своих лошадях туда-сюда, размахивая руками, что-то выкрикивают, выстраиваются, спорят. Пред ними на вороном коне разъезжал в зеркальном доспехе и ерихонке сам великий князь Василий Иванович — главный воевода потешного похода на снежную Казань.

Как хорошо всё придумали сегодня! Устроить эту забавную битву, а потом только всей Москве просить друг у друга прощенья. И, простив друг друга, сесть за стол — в последний раз пировать перед Великим постом, заговляться блинами, рыбой, икрой, сыром.

Геннадий поглядел в сторону казанских послов. Они так и не уехали — ещё бы! им любопытно было поглазеть, как будут завоёвывать Казань, хоть и снежную. Теперь сидели чуть поодаль от Державного. Молча, сурово и даже, кажется, сердито озирали залитое солнцем Занеглименье, где с минуты на минуту должно было закипеть потешное сражение.

— Не нра-авится им! — радостно гоготнул Геннадий. — Глянь, Державный, как казанцы-то насупились. Нахму-у-урились, бесермены, сопя-ат!

Но Державный уже сам сопел — укутанный в медвежью шубу, сидя в широком и удобном кресле, государь Иван Васильевич вовсю спал.

Глава семнадцатая ЧИСТЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

Всё!

Кончилось!

Кончилось великое московское веселье. Наступил первый день Великого поста.

В прошлом году княжичу Андрею Ивановичу исполнилось четырнадцать лет, и нынче он по-настоящему будет поститься, по-взрослому, ибо достиг совершеннолетия. Отец в его годы уже женился на первой жене своей, Марье Борисовне. Сегодня и завтра вместе со всеми Андрюша не будет ничего есть. В среду — хлеб, вода, морковка, репка. Четверг — снова впроголодь.

Ух ты! Страшно совсем ничего не есть. Получится ли?