Державный

Когда все уж причастились, великокняжий слуга Трифон принёс впопыхах княжича Юрия, Юшкиного тёзку, и успел таки его сподобить. Началась благодарственная служба по Святом Причастии, Юшка всё стоял и смотрел недоумённо на происходящее, и вдруг горько ему сделалось за своё безверье, захотелось хотя бы раз в жизни искренне исповедаться и причаститься, но как это сделаешь, если в душе нет ни капли веры? Любовь к жизни, к Руси, даже любовь к Православию — всё это есть, а веры в Бога нет. И странно, как вообще можно верить во все евангельские благоглупости об Иисусе. Так-то оно так, но почему сейчас вдруг такое впечатление произвёл на Юшку епископ Иона? А ведь Иона-то не просто верит во все эти благоглупости, но и живёт ими, сердце его стучит ими, всё дыхание его в них.

Запели «Ныне отпущаеши». Юшка стряхнул с себя наваждение, поморщился, раздосадованный тем, что так разнюнился, попав под христианское очарование Ионы, и решительно подумал о необходимости выпить. Он не стал дожидаться крестоцелования, хотя уж крест-то поцеловать можно и похмельному, и пьяному. Проходя мимо столика с разлитою по ковшикам теплотою, остановился и бесцеремонно осушил подряд три ковшика. Теплота была довольно густо сдобрена вином. Крякнув, Драница нагло посмотрел на двух монашков, стоящих подле столика, и подмигнул им, забрасывая в рот ломтик просфорки.

В притворе, у самого входа в храм, нижегородский воевода увидел четверых немцев в причудливых одеждах — рукавастые, мехом подбитые епанчи коротки, коленки торчат, обтянутые столь тонкими и узкими портами, что будто голые. Один немец — отрок ещё, лет двенадцати, другому, как Юшке, под сорок, судя по одёже — старшой, двое других похуже одеты, видать — при этих двух, большом и малом.

Морды немецкие зело не понравились Юшке, и, выходя вон, он нарочно распихал немчуру по сторонам, а старшому на ногу наступил — на-ко! Выйдя на морозец, горделиво развернулся и, видя, как за ним поспешает оскорблённый иноземец, нарочито благообразно стал накладывать на себя крестное знамение, якобы прощаясь с иконой Богородицы с Младенцем, висящей над входом:

   — Царю Небесный, Утешителю душе истинной, Царица Небесная, честнейшая херувим и славнейшая без сравнения серафим, помилуй мя грешного, аминь!

Немец вежливо вытерпел, покуда московит исполнит свои церемонии, и лишь когда Драница зашагал прочь, догнал его и положил ему сзади на плечо тяжёлую руку. Ох и обрадовался же Юшка, что сейчас подерётся! Ах, какое удачное утро! Подбросил же Господь не своего русича, а морду немецкую. Вскинув свои чёрные вотякские брови, он резко развернулся и дерзко взглянул на соперника.

   — Мсье-ву-муму-мур-шесюр-люр-пье-он-дуа-презанте-ле-зе-зе-зю, — грозно выпалил немец нечто непонятное.

Юшка скорчил довольно пакостную гримасу и, кривляясь, ответил:

   — Мяу-мяу-мур-мур-мур!

Лицо немца вспыхнуло ещё большим гневом, он отскочил назад шагов на пять и воскликнул:

   — Дфанде-ву-мсье!

В руке его образовался длинный и узкий меч, выхваченный из ножен молниеносным движением.

   — Изволь, — рыкнул Юшка и медленно извлёк из ножен свой меч, с которым он не расставался и в церкви.

Немец стал совершать движения влево-вправо, видимо ожидая такой же манеры поединка и от своего обидчика, но Юшка решительно и твёрдо зашагал прямо на соперника, занося над головою свой меч, бывший некогда мечом Ольгерда Свистопляса. В эту минуту за спиной немца выросли фигуры его соотечественников. Они принялись увещевать его, по-видимому прося кончить дело миром. Немец раздражённо отгонял их прочь.

   — Ну, ты будешь драться или мне подождать? — сердито спросил Юшка.

Немец снова встал в стойку. Драница пошёл в наступление, нанося удар за ударом, покамест получая умелый отпор. Всё же в какой-то миг изловчился и достал немца свободным левым кулаком в правую скулу. Тут ещё какой-то монах встрял между дерущимися:

   — Бесстыдники! В такой день, в Чистый четверг, да после Причастия! Тотчас же прекратите!

   — Не дадут подраться! — злобно сплюнул Юшка, останавливаясь и втыкая острие меча в утоптанный снег. — Так и лезут со своею благодатью! Такой день, такой день!.. Что уж, нельзя и немца поучить уму-разуму?

   — Ю-у-урий Алексаныч, — протянул монах с ласковой укоризной, — опамятуйте! Вы же первый, и совершенно понапрасну, обидели приезжего посла. Вам бы извиниться да прекратить дело покойно.

Ишь ты! Даже отчество Юшки узнал, что Ольгерд в крещении Александром оказался. Молодой монах, а хитрый, умеет мирить.

   — А он меня тоже сзади по плечу стукнул, — пробурчал Драница полуобиженно-полувиновато. — Пускай тоже извиняется.

   — Фома, переведи ради Бога, — сказал монах другому монаху, только что подошедшему. Тот бойко прочирикал немцу по-ихнему.

   — Муа?! Муа?! — возмущённо воскликнул немец. — Бляг! Бобар!

   — Ещё и ругается! — с ненавистью сверкнул глазами Юшка.