Держи меня крепче

Вера улыбается так, будто выиграла гран-при. Только вот взгляд необыкновенных глаз горит адовым огнём.

— Всегда хотела попробовать себя в парикмахерском искусстве. И, кстати, такое себе выступление, Влад, — обращается к Акуленко. — Вертушки — полное говно, прыжки тяжёлые, criss-cross без энтузиазма. Не зажёг, короче. Унылое дерьмо ты, Влад.

— Нарываешься, сука, — Акуленко стоит широко расставив ноги, кажется спокойным, но видно, как на лице ходят желваки.

— И вообще, — Вера действительно нарывается, только ей как-то совершенно не страшно. — Что за имя такое припиз*енное — Влад? Только придурка могут так звать.

— Верунь, — со смешком окликает её Миксаев. — Тебя заносит. Вообще-то, я тоже Влад.

— Прости, Микс, — она хихикает. — Но ты тоже придурок.

Они ведут себя так, словно тут не происходят разборки, словно Максим не истекает кровью, а я не умираю от страха за него. Микс и Вера просто ведут светскую беседу, не обращая внимания на прикованные к ним взгляды обеих сторон.

Миксаев подходит к ней и обнимает за плечи одной рукой.

— Вера, я бы тебя тр*хнул, если бы не знал, что ты прёшься по всяким задротам, типа твоего преп…

— Заткнись, дебил.

Сюрреализм какой-то.

— Вы сюда свои предпочтения приехали обсудить? — первым отмирает Акуленко, недоумённо глядя на этих двоих.

— Нет.

Я замечаю у Миксаева в руках небольшую палку, похожую на ручку от телескопической пластиковой швабры. Он как-то встряхивает её, наверное, что-то нажав, но вдруг эта штуковина выстреливает в обе стороны, раскладываясь и превращаясь в довольно длинный шест.

— Нина, уведи Макса и вызови скорую, — бросает Должанов, подойдя ближе, и всучивает мне в руки свой дорогущий пиджак, а сам закатывает рукава белоснежной рубашки. — И втемяшь этому придурку, что если друзья просят его пока не ехать одному в захолустье, то лучше не ехать.

И тут всё начинается. Без предупреждения и сигнала. Миксаев просто с размаху обрушивает свой «держак от швабры» по коленям стоящего ближе всех Широкова. Бугай по имени Егор Морозов (вспомнила, как его зовут!) налетает на Акуленко, Роман сцепляется с тем, что держал Максима, пока Влад его избивал.

Я пытаюсь увести Ларинцева, но он упирается, говорит, что не будет отсиживаться на лавочке, пока его друзья дерутся, вступившись за него. Но мне его утащить помогает Вера, смачно выругавшись на своего друга, даже обещает сама ему добавить, что не успел Акуленко.

Едва доходим до моего дома, как навстречу в распахнутой куртке выбегает моя мама.

— Нина, Господи! Уварова позвонила! Максим! — мама подбегает и прикасается ладонью к его лицу. — Дитё, да что же ироды сотворили! Нина, тебя не тронули?

— Нет, мам, вызови скорую, — мотаю головой.

Меня бьёт крупная дрожь. Ларинцев садится на лавочку и опускает голову вниз, позволяя крови свободно течь, убирает мою руку с салфеткой от своего лица и коротко сжимает пальцы в своих.

— Не надо скорую, нормально всё. Умыться надо. Вера, набери Энджи, скажи, что подъедем скоро, пусть наколдует мне ту фигню обезболивающую, она знает.

— Слышь, самостоятельный, — тут уже в оборот его берёт моя мама, уперев руки в бока. — Ты моей дочери нужен целый и невредимый, так что я звоню знакомому фельдшеру. Жди тут.

ЭПИЛОГ

Не знаю, сколько ночей я просыпаюсь в холодном поту, когда мозг во сне подкидывает мне жуткие воспоминания, приукрашивая их разными подробностями. Тогда я ещё теснее прижимаюсь к его груди и начинаю дрожать, а Максим обнимает меня и сильнее укутывает нас одеялом.

— Тише, Пёрышко, — шепчет. — Не предавай ты этому столько значения. Всякое бывало же.

Всякое, может, у него и бывало, только вот тот вечер в моей памяти отложился. Его лицо в крови и моё бессилие. Чужая злоба.

Тогда ему сломали несколько рёбер, выбили запястье, задели правую почку. Бровь пришлось зашивать, а губы потом на морозе ещё несколько недель трескались и долго заживали. Для меня это не мелочи, хоть Максим и говорил, что это незначительно и скоро всё заживёт.

Сам меня успокаивал, а сам психовал, когда врач сказал, что месяца на три он выпадет и репетиций. Злился. Туфли-джазовки репетиционные в окно выбросил в один день. Выпил целый стакан водки разом. А потом так остервенело набросился на меня, желая взять всю и сразу, что я даже поначалу испугалась.

Но это прошло. Раны зажили, и мы оба вернулись к станку в класс. Только Максим уже в новой роли — руководителя. Ирма ушла в отпуск, потом переходящий в декретный, оставив группу на Ларинцева. И он справился. Блестяще! Тиранил всех неимоверно, но когда «New dance» выходили на сцену, зал затихал, а в финале взрывался оглушительными аплодисментами.

С отцом у него так и остались напряжённые отношения, но последний, кажется, смирился, что сын решил стать всё же по жизни артистом, хотя и лелеял надежду, что когда-нибудь Максим придёт к нему на фирму и займёт свой кресло. Только вот Ларинцеву-младшему нужен был творческий полёт, а не мягкая кожа под задницей.