Держи меня за руку

Деревья расступились, впереди, на макушке холма, показался домик. Я выжала газ, и машина взревела, преодолевая довольно крутой подъем. Вскоре дорога пошла более полого, колея здесь была уже не такой разбитой и заросла травой. Слева лежало большое поле, ветерок поглаживал высокие колосья. В растениях я мало что понимала, но решила, что, наверное, это пшеница. Показались хозяйственные постройки, рядом, на небольшой поляне, паслись две коровы, тут же деловито бродила курица. Приблизившись к домику, я увидела, что это, скорее, самая настоящая лачуга. Выглядела она печально – будто ее перекосило порывом ветра, но сил, чтобы выровняться, не хватало. Возле домика в придорожной пыли отчаянно чесался тощий черный пес. Я взглянула на себя в зеркало, облизнула пересохшие губы.

Стоило вылезти из машины, как меня атаковали мошки. Пахло гарью. Я подумала, что живущие здесь девочки вряд ли ходят в школу, а если и ходят, то наверняка от случая к случаю. Предполагалось, что меня будут ожидать, но телефона у пациенток не было, и я не знала, помнят ли они о визите. Раньше их навещала другая медсестра, но месяц назад она уволилась.

Возле дома я заметила девочку в оранжевой футболке и замызганных штанах. Она закрылась ладонью от солнца, на лицо упала тень.

– Привет! Я Сивил Таунсенд из Клиники контроля рождаемости.

Миссис Сигер требовала, чтобы домой к пациентам мы ездили в форме, уж не знаю зачем. Было по-мартовски зябко, а свитер я оставила в машине. Ветер холодил шею.

Я подошла ближе. Похоже, кто-то пытался заплести девочке косички, но волосы так свалялись, что причесать удалось только кончики. Я сунула медкарту под мышку и попыталась вспомнить, что там написано.

– Ты Индия, да?

Пес потерся о мою ногу, и я едва удержалась, чтобы не оттолкнуть его. Когда он отвязался, я обнаружила на белых колготках бурое пятно. Ну разумеется.

– Она не разговаривает.

Я дернулась от неожиданности. За сетчатой дверью стояла еще одна девочка. Я наконец вспомнила, что читала в медкарте. Младшая сестра немая. Эта деталь вылетела у меня из головы, но теперь все встало на места.

– Я Сивил Таунсенд, медсестра. Меня прислали сделать уколы.

– А прошлая куда делась?

– Я… не знаю.

Меня и саму озадачивало ее увольнение. Может, работа показалась чересчур сложной. Может, где-то предложили больше денег. Ездить на эту ферму не особо приятно, но вакансии в государственных учреждениях, как ни крути, на дороге не валяются.

– Ваш папа дома?

– Нет, мэм.

Я прокрутила в голове все, что мне было известно об этой семье. Мэйс Уильямс, отец, тридцать три года. Держит скот, возделывает землю, работает у белого фермера в обмен на лачугу и мизерную зарплату. Констанс Уильямс, мать, умерла. Патриша Уильямс, бабушка, шестьдесят два года.

Поодаль мелькали чернильные силуэты коров.

– А бабушка?

– Ба, медсестра пришла!

Я натянула улыбку, изображая любезность, но вряд ли вышло убедительно. Спросить разрешения войти в дом или ждать, пока появится бабушка?

Старшая сестра пришла на помощь. Эрика – я наконец вспомнила ее имя.

– Можете зайти.

Она открыла передо мной дверь. Сетка отслоилась от рамы – так себе защита от мух. Скрипнули петли. Не помню, говорила ли я тебе раньше, но когда я переступила порог, моя жизнь изменилась – и жизнь Уильямсов, разумеется, тоже. С медкартой и дорожной аптечкой в руках я заявилась к девочкам, воображая себя спасительницей. Юная, наивная я. Ростом пять футов пять дюймов, а такая всезнайка!

Едва я вошла, как в нос ударила вонь. Пахло мочой. Потом. Псиной. К этому букету добавлялся резкий запах какой-то похлебки. В доме, обшитом прогнившими досками, была всего одна комната. Внутри полумрак – единственное окно занавешено куском простыни, и немного света проникало только сквозь сетку на двери и щели в стенах. Когда глаза привыкли, я разглядела на кровати груду одежды, которую будто бросили туда походя. На полу – точнее сказать, на земле – валялись кастрюли, сковородки, ботинки. Вокруг вились мухи. Неужели в этой комнатенке обитают четыре человека? Да, немало семей в Монтгомери обходилось без водопровода, но это жилище – настоящая катастрофа. Я с трудом подавила накатившую тошноту.

Посреди этого хаоса, помешивая что-то в большой, исходящей паром кастрюле, в расшатанном кресле-качалке сидела бабушка девочек. Я шагнула вперед и увидела яму в полу, закрытую проволочной решеткой. На ней-то и стояла кастрюля. Поднимавшийся снизу жар согревал комнату. Вблизи миссис Уильямс казалась старше шестидесяти двух лет, но все еще была красива: бронзового цвета кожа, высокие скулы. Глаза зеленые, но потускневшие, белки желтоватые.

– Хотите поесть? Не скажешь, что вы голодаете.

Если в Алабаме кто-нибудь упоминал в разговоре мою фигуру, редко целью было меня обидеть. Лишний вес считался знаком благополучия. Но в обществе незнакомых людей я все же стеснялась своей полноты.

Бабушка девочек вытерла руки о платье. Под мышками темнели пятна. Пока она говорила, я заметила, что у нее недостает нескольких зубов.

Я протянула руку.