— Да не за что. Всегда к вашим услугам, — поднялся с дивана, чтобы налить себе ещё виски, но на самом деле всего лишь хотел спрятать лицо, предательски полыхнувшее от того, что Оливер, видите ли, лучше знает его малышку.
— Тебе надо расстаться с Леной. Я первый её встретил.
Гробовое молчание. Плеск янтарной жидкости и звон кубиков льда о стенки стакана.
— Мы и так… расстались, — последнее слово далось Артёму с трудом, что не укрылось от Оливера. — Практически расстались.
— Что мешает сделать это точно?
— Пока не могу.
— Почему?
Шер взял себя в руки и вернулся в кресло:
— Есть кое-какие проблемы.
— Дай угадаю. Эти проблемы называются: «Я влюбился в неё, брат»?
«Это тоже» проинформировали его глаза Артёма. Но он не сознался, к тому же не считал это существенным, ведь были ещё штампики в паспортах, а также без вазелина лезущий во все щели мира мэр.
— У моих проблем есть только одно название — fuck.
— На что у меня есть ответ: «рядом птица» по-английски.
— А?
— Просто транслитерируй.
— Near bird? — он недоверчиво произнёс, прокрутил в голове, прислушался к звучанию и понял,
Артём поднял вверх бокал, чокаясь воздушно-капельным путём с Олли, и залпом осушил его. Брат лишь хмыкнул на это. О том, что Шерри лучше вообще не пить, он прекрасно знал, ведь после офигенно проведённого вечера в компании зелёного змия, на утро его братика всегда мучили последствия в виде полного отсутствия памяти, а также находилась куча всего, за что ему приходилось огребать.
— Так что у вас с Саннетт? — вскользь поинтересовался Шер, по телу которого прошла тёплая волна.
— Я не знаю, — шумно выдохнул Олли, махом встав и снова сев в кресло, он поставил недопитый стакан на столик и зажал голову руками.
Словно это он, а не Артём осушил только что два полных стакана вискаря.
— Что значит «не знаю», Олька, — тут же ухватился Шер. — Ещё только недельки две назад я слушал твои дифирамбы сам знаешь кому, а тут такая резкая перемена?
Оливер резко соскочил с кровати:
— Дифирамбы оставим. Мои чувства не изменились. Но я понятия не имею, что делать с Соней. Она… совсем даже неплохая. И…
— И сущий ребёнок, — оборвал его Артём.
— Это да. Но она ещё и девушка.
— Да ладно? — иронизируя, округлил глаза Шерхан. — Спасибо, что глаза открыл, брат. А то я так и не понял бы с кем месяц почти провстречался! Но она реально малолетка.
Словесную перепалку прервал звонок от Ванильного на новенький сенсорный коммуникатор Оливера. Его предыдущий мобильник, в не подлежащем ремонту разрушенном состоянии, предоставил ему сегодня Степлер со словами, что «этой хренью его чуть жизни не лишили», причём,
— О, привет-привет! Нормалды! Сам как? Да не, проехали, не парься, уже забыл. Ага. Оу, пати в Summer Times? Ещё бы! Конечно, я буду. Что за вопрос? Шер? Ну, — Оливер перевёл взгляд на именуемый объект, — он же у нас под маменькиным арестом… — и тут же схлопотал лёгкий пинок по ногам от брата. — Он злой. Не знаю. Попробуем с этим разобраться, хотя… сам знаешь, как тут всё запущено. Ладно, бывай. На созвоне.
— Хорош кряхтеть, Шерри, — окликнул брата Оливер, тот изобразил на лице слабый оскал и не поскупился на совет:
— Лучше заткнись.
— Да ладно, я же знаю, ты хочешь пойти. Ну, хочешь, я поговорю с тётей Фросей? — Олли откровенно издевался над братом. — Отпрошу тебя у неё и пообещаю, что не выпущу тебя из-под собственной опеки.
— Ты сейчас предложил мне опозориться вместе с тобой на людях, в общественном месте, так сказать? — процедил он сквозь зубы.
Звёздный брат в шутку обиделся:
— Я же как лучше хочу, о тебе беспокоюсь…
— Я тебя щас убью! — мстительно пообещал Артём, направившись к бару в третий раз.
— Эй-эй. Стоп. Может ты не будешь сегодня экспериментировать с «водой жизни»?
— А я и не собирался, — он обернулся к брату, крепко держа в руках закупоренную бутылку, как будто это была бейсбольная бита. — Я тебя ею тресну, если ты от меня не @Нецензурная речь@. Окей?
— Окей, — Олли поднял руки, сдаваясь. — Уже ухожу.
— Погоди, сначала поможешь мне, — бутылка вновь вернулась на законное место, а Шеридан поведал брату план своего побега.
Сбежать из дома он решил уже давно, но сегодня окончательно уверился в необходимости побега на сто процентов. Самое последнее, что он мог простить людям — это насмешки над его величеством, а живя с родителями, которые все ещё продолжали быть инвесторами иждивенца, сидящего на их шеях, он становился бездонным колодцем для насмешек, хоть половником черпай да не захлебнись.