– Баба Тося сама лейтенант, – вспомнила я школьный сбор, когда мы с Валькой учились в четвертом классе. – Она воевала во время Великой Отечественной войны.
– Тогда все в порядке, – Леонид Сергеевич кивнул головой, то ли нам, то ли самому себе. – Наше дело правое, победа будет за нами!
А мне не осталось ничего другого, как идти будить Вальку.
13
Этот момент был самым главным для Нюты за последние два года – когда она переступит родной порог. Какой-то мордастый мужик с едва не лопающимися от жира щеками обнял ее за плечи и подтолкнул в раскрытую дверь.
– Ты что, не слышишь? – встряхнул ее за плечи мордастый мужик. – Сколько тебе лет?
– Двадцать пять, – тихо отозвалась Нюта.
– Опаньки! А я думал, пятнадцать. Уж испугался, что угораздило с малолеткой связаться… Ну, проходи – чего на пороге застыла, как просватанная!
Пятнадцать… Когда Нюте было пятнадцать, они уже жили с бабушкой одни. Яркость и свет остались в прошлом, теперь им всего не хватало: сил, денег, радости. И все же этот период жизни тоже дорог сердцу. Тогда в передней было поклеены простенькие светло-зеленые обои; вон в том углу висело зеркало, а под ним – календарь. На одной паркетине Нюта прожгла кислотой дырочку, когда пыталась повторить дома химический опыт, который ставили в школе. Вот она, эта дырочка! Если скосить глаза в сторону порога, ее видно!
– Да ты что, контуженная? На какой войне? Если ты так работать будешь, я тебя отдам назад твоему дружку, бомжу Леньке! Мне тут сонные мухи не нужны!
– Я могу хорошо работать, – быстро пообещала Нюта. Она будет делать все, что скажут, только чтобы ее отсюда не выгнали.
– Ну, гляди, а то у нас тут без сантиментов…
И вот наконец родная комната, куда втолкнул ее мордастый мужик. Здесь все они собирались вечером вместе: папа, мама, бабушка и Нюта. Просто побыть друг с другом. Когда в дом приходили гости, их тоже принимали в этой главной комнате.
Теперь здесь стояло четыре ножных швейных машины и стол, заваленный материей. Угол занимала охапка стоймя поставленных свертков – нечто вроде поролона. Его, наверное, вшивают для тепла в одеяла. За машинами сидели четыре швеи: две кореянки, одна смуглолицая черноволосая красавица и одна блондинка, с виду совсем молоденькая.
– Живы, лапоньки? – спросил Нютин сопровождающий. – Как трудовые успехи, все тип-топ? А я вам помощницу привел, знакомьтесь!
Девушки, как одна, уставились на Нюту. Потом смуглолицая, с пышными черными волосами чуть флегматично спросила:
– А она сможет ножницы в руках удержать?
– Не понял…
– Я говорю, у нее хватит сил держать ножницы? Откуда ты взял ее, Артем, – из концлагеря?
– Где взял, там больше нету!
– Конечно. Таких и есть одна на всю Москву.
– Не остри, задира! Тоже мне – красавица южная, никому не нужная!..
– Хозяева нам больно нужны, – негромко проворчала девушка себе под нос. – А вот куда пятую машинку ставить, здесь же места нет!
– Не будет пока пятой машинки, – по-хозяйски распорядился Артем. – Мы решили определить Анюту на раскройку ткани. Вы все, лапоньки, будете продуктивней работать, если она будет для вас кроить! Усекли?
– Значит, ее Анютой зовут? – спросила молодая девчонка. – Очень приятно – я Лерка!
– А я Наташа, – томно представилась черноволосая.
– Лиля, – заулыбалась одна из кореянок, показав мелкие жемчужные зубы в розовых деснах.
– Тася, – часто закивала другая.
– У вас русские имена… – сказала Нюта, чтобы хоть что-то сказать – уж слишком долго она молчала.
– Нет, не русськие, – потрясла головой Лиля. – На самом деле меня зовут Ли-Хва-Чжун. А ее – Ху-Чта-Ён. Мы приехали из Кореи, – сочла она нужным пояснить.
– А я из Абхазии…
– А я – из неблагополучной семьи, – подскочила на месте темпераментная Лерка, чикая в воздухе ножницами.
– Вот видишь, Анюта, – усмехнулся толстомордый Артем. – У нас тут сборная солянка, с миру по нитке. Ну вкалывайте, а я пошел пожрать. Лилька, ты сегодня готовила?..
Ли-Хва-Чжун проворно выскочила из-за машинки и понеслась в кухню, на ходу приговаривая что-то своим мяукающим голоском. Грузный Артем тяжело потопал вслед.