Десант местного значения

— На выход! Гоу, гоу! Он «подбодрил» медленно поднявшегося и бредущего к дверям барака несильным ударом приклада. Так, подгоняемый тычками и криками конвоиров, Маккейн добрел до небольшого домика, стоявшего рядом с лазаретом. Домика, про который старожилы лагеря военнопленных успели рассказать немало страшных историй, за те несколько часов, что они были в бараке. Конвоир, войдя следом за Джоном в тамбур домика, сдал его какому-то молчаливому солдату в форме сержанта, а сам уселся в тамбуре, поставив рядом с собою карабин и с наслаждением вытянув ноги. Сержант повел Джона внутрь. В домике было тепло, даже жарко. Джон ощутил, как его тело согревается, впервые после покидания кабины самолета. Вошли в небольшую комнату, в ней было минимум обстановки. Сейф в углу, лавка вдоль боковой стены. Какая-то тумбочка, стол в центре комнаты, перед столом табурет, за ним кресло. За креслом на стене висел портрет какого-то человека, с худым длинным лицом и козлиной бородкой. Маккейн определенно где-то видел этот портрет, но не мог, вспомнить, кто он. В кресле сидел немолодой седой человек, в общевойсковой форме с погонами подполковника. Усадив Джона на табурет, молчаливый сержант, с совершенно азиатскими чертами лица, встал у него за спиной.

— Фамилия, имя? Спросил седой, не отрывая взгляда от бумаг, лежащих на столе.

— Джон Маккейн. Ответил Джон. Согласно правилам поведения в плену, которые им вбивал в голову инструктор в Пенсаколе, сбитым пилотам, попавшим к врагу, разрешалось называть свое имя и воинское звание. И Джон решил не злить врагов понапрасну, тем более, что он, наконец, узнал человека на портрете. Феликс Дзержинский, первый начальник страшной ЧК, политической полиции Советов. Про ЧК, которую потом русские переименовали в НКВД, а затем в КГБ, в Америке ходило много слухов, причем один страшней другого.

Но седому сказанное Джоном, почему-то совершенно не понравилось. Он негромко сказал:

— Сережа.

И тотчас азиат-сержант, молча стоявший у Джона за спиной, так же молча схватил его за ключицу. Прямо через комбинезон, несмотря на довольно плотную его ткань. Двумя пальцами, большим и указательным, он, неожиданно очень сильно, сжал сквозь мышцы ключичную кость так сильно, что Джон заорал от боли. Боль была адская, а проклятый азиат давил все сильнее. Казалось, у него не пальцы, а стальные когти. Седой встал и начал прохаживаться вдоль стены, что-то говоря, но от боли Джон даже не расслышал первую фразу. Седой это заметил и сделал знак азиату. Тот отпустил плечо Маккейна, и Джон, наконец-то смог услышать слова седого.

— И этот тоже шутник. Проклятие, какое-то наваждение, у меня полный барак шутников. Тебе же наверняка говорили, там, в бараке, что в этом доме шутить не надо. Какого черта ты не послушал своих товарищей?

— Сэр, от боли у Джона перехватило горло, но я не шучу!

— Не шутишь? «Джон Маккейн», так назывался легкий крейсер, который мы утопили сегодня утром! Сережа!

Повинуясь команде, азиат наклонился над Джоном. Теперь он действовал двумя руками, схватив руками обе ключицы Джона. Через несколько секунд Джон снова заорал от боли. На этот раз экзекуция продолжалась дольше, к концу ее Джон не мог даже кричать, он только хрипел. Снова знак седого, и Маккейна отпускают.

— Я тебе скажу кое-что, янки. Познакомлю с моими помощниками. Вот этого зовут Сережа Ю, а второго зовут Володя Ким, он сейчас отдыхает. Устал, много работать пришлось. Как ты, наверное, заметил, они не русские. Они корейцы. Настоящие корейцы, их привезли сюда десять лет назад. И еще кое-что я тебе объясню, чтобы ты понял. Что тебя ожидает, если ты станешь со мной играть в молчанку, или шутить, вот как сейчас.

— Я не… Прохрипел Джон, но седой его оборвал.

— Не перебивай меня, янки, я не договорил. Говорить будешь, только когда я тебя спрошу, и не дай бог, ты мне солжешь! Так вот, Сережа и Володя, они сироты. Полные. И сиротами их сделали такие, как ты, бравые американские пилоты. У Володи вся семья погибла в доме, когда в него попала американская бомба, а у Сережи на его глазах все родные сгорели в напалме. Отец, мать и две сестры. И у них длинный счет к американским летчикам. Очень длинный.

У Маккейна, по мере того, как он осмысливал услышанное, волосы вставали дыбом. Реальность становилась намного хуже, чем все страшилки, слышанные им когда-либо в Штатах. Ведь ясно, что отпираться и молчать смысла нет. Этот угрюмый сержант-кореец вытянет из него все, что он знает. Может быть, сказать, но не то? Вряд ли подполковники в захолустном лагере в курсе всех американских реалий? Но сначала надо ответить на первый вопрос, иначе этот кореец просто замучает его до смерти.

— Сэр, меня действительно зовут Джон Маккейн. Правда. Лейтенант US NAVY Джон Маккейн, эскадрилья VA-83, вот же бирка. Дрожащими руками он показал на полуоторванную полоску, которая пришивалась на грудь его комбинезона. Маккейн чуть не плакал, ведь от этой мятой тряпочки сейчас зависело многое. Повинуясь знаку начальника, кореец легко оторвал бирку и положил ее на стол перед седым.