Десант Тайсё

Тем не менее всё нестерпимей хотелось именно хлеба. Пышного, ноздреватого, с поджаристой коркой. Хотя бы ломоть, какие в обед уписывала бригада рабочих, строивших пристанский мол. Пётр издали видел огромный каравай, от которого через минуту не осталось помина. Затем появился другой, запашистый настолько, что Пётр подошёл к счастливцам, вдобавок жующим такие же толстые шматки сала, и, с трудом оторвав глаза от еды, спросил:

— Как насчёт работёнки?

— Кусается она щас... — нехотя отозвался пожилой бригадир, вынимая из мешка очередной каравай. — Ищешь — не найдёшь, а повезёт — бросить охота.

— Не очень прибыльна, что ли? — в тон подладился Пётр.

— Сам видишь, как ломаем хребты.

— Я готов помочь вам ворочать эти валуны.

— Геть-геть, — отмахнулся бригадир.

Тут же несколько человек схватили Петра за руки-ноги, дружно качнули для разгона и кинули далеко в воду. Когда он вынырнул из ледяной купели, мужики продолжали по-коровьи мерно жевать. Его не видели, словно утонул. Расстелил Пётр одежду на тёплой гальке и не знал, куда деть посиневшее тело, как избавиться от невыносимой дрожи, способной оставить беззубым. Из последних сил принялся бегать по берегу. Ноги заныли от ссадин, удушливая одышка согнула в дугу. Всё равно продолжал топтаться, пока не возник резонный вопрос: для чего изводит себя? И вообще зачем выплыл, какой от этого прок? После такого крещения собственным народом, которому готовился открыть глаза, — просто хотелось умереть. Пётр плюхнулся на мокрую одежду и впервые с детских лет беспомощно взмолился:

— Боже, помоги околеть!

Но вернувшаяся дрожь не дала дождаться счастья, сорвав с места и погнав по причалам, у которых тепло дымили землечерпалки. Неожиданно с борта «Виктора Шуйского» раздался зычный оклик:

— Эй, парняга, подь-ка сюда! Работу ищешь?

— Аг-га...

— Что умеешь делать?

— Всю чёрную.

— За что выгнали с прежнего места?

— Нечаянно выпил от радости.

— Коль опять согрешишь, — тоже вытурю, — предупредил боцман и позвал: — Эй, Беспалов! Принимай помощника!

Сгорбленный от полувековой работы, старик находился в машинном отделении, где царила райская теплынь Угрюмый, медлительный, он устанавливал на судне трубопроводную систему и обладал удивительными руками, которые цепко хватали необходимые детали, сразу ставя их в нужное место. Ни одного лишнего движения не делал Беспалов. Поэтому работал споро и чисто. Пётр едва успевал подавать ему тяжеленные цепные ключи, скребком расчищал от грязи места, где лягут трубы, и подтаскивал их. Ломовая была работёнка — в самый раз для саженного гвардейца. Зато теперь он спал на мягком ворохе ветоши прямо в благодати машинного отделения. Зато каждый день в карман звякало аж семьдесят пять копеек. Хоть женись!

Впрочем, ещё на «Полярной Звезде» вместе с другими членами партийного кружка Пётр поклялся оставаться холостяком до полной победы пролетарской революции. Следовательно, прежде всего — партийная деятельность, способная приблизить заветный день. Ведь ему поручили перелицевать черносотенцев. И вечером прямо в робе отправиться в клуб, где проходило собрание перед выборами в первую Государственную думу. Главным оратором являлся, понятно, сам Бескаравайный, который высмеивал «реулюцинеров», будто бы одаривающих трудовой люд манжетами и крахмальными воротничками, чтобы перетянуть на свою сторону.

Пётр впервые слышал подобную чушь. Какие к чёрту подарки, если нищий комитет не мог дать ему хотя бы на соль для дармовых бычков. Скользнул взглядом по залу. На прокопчённых шеях трудяг — ни единой крахмальной полоски. Стремясь тут же разоблачить наглого брехуна и показать рабочим, кто ими верховодит, он возразил:

— Враньё! Пускай кто-нибудь покажет манжеты или воротнички!

— Эт-то кто такой? — опешил Бескаравайный. — Как сюда попал? Вон его!

Оглоушив булыжинами кулаков, соседи вскинули чужака над головами и, точно мешок отрубей, стали перебрасывать к выходу. При этом каждый норовил садануть в душу с хэком. Затем швырнули в лапы околоточного надзирателя, который ловким ударом по загривку вышиб на улицу. Всё тело мозжило, словно проволокли по мостовой. Вытирая кровь из расквашенного носа и чувствуя, как сплошным синяком оплывает лицо, Пётр побрёл к морю умыться. Дополнительно душу саднила обида: снова отвалтузили свои... Свои! Зато утешало, что во время полёта к двери тоже не заметил рук в манжетах. Значит, был действительно прав.

Новая вздрючка крепко вразумила его. Вволю погоревав, пока лицо обретало нормальный вид, выбрал точную цель, важную для каждого трудяги: сокращение каторжного рабочего дня, который длился одиннадцать с половиной часов, при сохранении прежнего скудного заработка. Председатель городского комитета РСДРП Мазепа с холёными, как у прадеда, германскими усами, очень чтил всю местную власть, не хотел огорчать её и скорбно вздохнул:

— Жаль, шо горький урок с черносотенцами не пошёл тебе впрок. Наши рабочие ще темны, як негры. Их сначала надо просветить, научить политическим азам и тилько потом вовлекать в движение.