Десантник на престоле

Де Фюнес, не принимая шутливого тона патрона, начал подробный отчёт. А тот, уже зная его содержание, так как имел особых осведомителей во всех сколько-нибудь значимых отделениях, больше оценивал стиль изложения, интонации и уверенность поведения подопечного, ещё раз убеждаясь, что годы муштры не прошли даром. Но нить разговора не терял, время от времени проясняя некоторые нюансы. Наконец, после того, как докладчик, ответив на очередной вопрос, выжидательно уставился в лицо шефа, тот усмехнувшись ещё раз сказал:

— Спасибо, малыш, ситуация мне ясна. Теперь спрашивай ты.

— Патрон, меня тревожит поведение русской тайной службы. Парижские газеты красочно расписывают, как мы водим за нос этого монстра. Кстати, это ведь была ваша затея? Но в реальности всё совершенно наоборот! С самого начала нас поставили в очень узкие рамки, причём, предоставили самим догадаться об их границах. Нам не запрещают издавать «Марсельский листок» и распространять «Голос Франции», но спокойно проходят лишь номера с весьма умеренным содержанием. Несколько раз мы печатали статьи с явными призывами к независимости, однако сразу же следовала жёсткая реакция — в тот же день полиция арестовывала остаток тиража и опечатывала типографию минимум на месяц. Когда же мы печатаем наиболее острые материалы нелегально, то заранее должны проститься с оборудованием — подпольный цех мгновенно находят и изымают всё до последней гайки и клочка бумаги. Самый длительный срок непрерывной работы составил полтора месяца, когда нам удалось впихнуть большую часть типографии в фургон и печатать практически с колёс, каждое утро перевозя его на новое место.

— Неплохой результат, малыш. Насколько я знаю, англичане работают гораздо хуже, и в Париже ты продержался бы больше года.

— Да. Но когда русская полиция всё же выследила наш цех, мы лишились не только оборудования, но и четверых наших товарищей. Официально их никто не арестовывал — люди просто пропали и никто не знает, где их искать. Мы надеемся, что они живы — обычно, когда русские устраняют неугодных, всё обставляется как несчастный случай, самоубийство или результат ограбления. Причем, это происходит всегда ночью. При свете солнца такой человек может спокойно гулять по улицам Марселя, но после заката должен искать убежище, хотя это не всегда помогает. Мы все вынуждены на всякий случай ночевать на конспиративных квартирах, постоянно меняя адреса и пароли, чтобы иметь хоть какую-то уверенность, что проснёшься на свободе или проснёшься вообще. Такая жизнь сильно выматывает, тем более, что я не понимаю смысла в этой тактике полиции, которая сама усложняет себе жизнь, не трогая никого днём. Постоянно ощущаю себя мышонком, с которым играет большой и сытый кот.

— Думаю, что русские пока не воспринимают нас всерьёз и просто тренируют своих людей, давая вам некоторую фору. Но, попутно, они невольно учат нас искусству конспирации и нелегальной работы. А эти навыки могут сильно пригодиться всем нам в ближайшем будущем. Не секрет, что Марсель стал для «Единой Франции» настоящей кузницей кадров. Те товарищи, что успешно проработали под твоим началом год-полтора и были отозваны в Париж, а их тридцать два человека, теперь руководят ячейками в восточной Бретани, Анжу, на юго-востоке Нормандии, ну и, конечно, у твоих соседей в Провансе и Тулузе. И хорошо руководят! … Ещё вопросы?

— Ещё… — де Фюнес слегка замялся, но почти сразу же продолжил, сменив тон беседы. — Жан. Меня пугают изменения, что произошли с вами за последние два года. Раньше вы всегда выступали за восстановление свободной и единой Франции, называя борьбу за автономию лишь первым шагом на пути к цели. Но когда оккупанты создали королевство Франция на территории английской оккупации, тон ваших речей начал меняться в сторону примата «первоочередных текущих задач», а после начала балканской войны слова «независимость» и «единство» практически исчезли из вашего лексикона. Что случилось, учитель? Неужели вы устали от борьбы?

— Эжен. Я ждал этого вопроса от тебя последние полгода. Нет, я не устал, то, что ты наблюдаешь — не более, чем тактическая уловка в политической борьбе. Не умерь я накал своих выступлений, партию могли запретить ещё полтора года назад и мы лишились бы не только легальной базы, но и поддержки многих буржуа.

— Учитель, но зачем нам эти коллаборационисты? Уже сейчас они во многом равнодушны к идеям единства страны, их вполне устраивает нынешнее положение, позволяющее сохранить и приумножить капиталы, а борьба за свободу чревата революцией, когда можно потерять всё. Призраки санкюлотов и монтаньяров до сих пор пугают парижских обывателей до дрожи в коленях. Это балласт, тянущий партию на дно.