Десантура

— Товарищ комиссар! Вы за нашу семейную жизнь не волнуйтесь! — вступила в разговор Наталья.

— Ваша семейная жизнь в тылу у немцев это моя жизнь! Понятно? — прикрикнул на них Тарасов. Мачихин снова чуть сжал его плечо.

А из-за другого плеча выскочил адьютант Михайлов:

— Как просили, товарищ подполковник, вот печать бригады, вот бланки…

— Хххе — опять качнул головой Тарасов. И, чуть присев и положив на колено серый лист бумаги, что-то зачеркал на нм карандашом. Потом дыхнул на печать и смачно шлепнул по бланку.

— Первый раз, блин, женю… — ухмыльнулся он. — Что тут говорить-то надо, а комиссар? — повернулся он к Мачихину.

Тот по-доброму улыбнулся:

— Ты женат-то, а не я…

Тарасов улыбчиво повернулся к новобрачным:

— Объявляю вас мужем и женой, в общем! Документ вот, а в книжках красноармейских мы дома штампы поставим. Как вернемся. Договорились?

— Так точно, товарищ подполковник! — а голоса-то у Наташи с Митей дрожали…

— Шагайте по подразделениям. трёхдневный отпуск получите за линией фронта.

— Николай Ефимович… — укоризненно протянул Мачихин. — Ну, нельзя же так…

— Не понял, товарищ комиссар? — развернулся Тарасов к Мачихину.

Вместо ответа тот махнул рукой адъютанту. Тот протянул комбригу вещмешок.

Тарасов засмеялся от неожиданности:

— Вот я старый пень. Забыл совсем…. Держите подарки, ребята!

Кузнечик смущено взял из рук командира бригады худой мешок.

— Удачи вам. И детишек нарожайте после войны! Лады? Пойдем, комиссар!

Скрипя мокрым мартовским снегом командир и комиссар бригады удалились в подлесник.

— Комиссар, собери-ка политработников. Пусть объявят по бригаде, что свадьбу играем сегодня.

— Понял тебя, командир, сделаем…

* * *

А Наташка, по неистребимому своему женскому любопытству сунула нос в вещмешок.

— Митька! Живем!

В мешке оказалась буханка хлеба, банка каких-то консервов и фляжка с чем-то булькающим…

Свадебный подарок — это самое дорогое, что есть у тебя сегодня.

Это была последняя буханка хлеба, последний спирт и последняя трофейная тушёнка.

Если, конечно, не считать госпитальные запасы. Их, как говорят в Одессе ещё есть. Ещё…

Тарасов надеялся, что завтра это «ещё» считать не будет.

А Митя-Кузнечик и Наташа Довгаль надеялись, что завтра не наступит никогда…

— Увидимся послезавтра? — сказала она ему.

— Конечно, — ответил он. — Хлеб раненым…

— Да, мой хороший…

И они стали целовать друг друга. Первый раз на виду у всех.

Вещмешок упал на грязный снег…

— Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант, — похлопал Кузнечика по плечу сержант Заборских.

Тот оглянулся:

— Отстань, сержант! Не видишь? Мы женимся!

— Вижу… — хмыкнул Заборских. — У нас вам подарок есть. Пойдемте, а?

Подарком оказалась землянка.

Самая настоящая.

Пока лейтенант с Наташей ходили к комбригу бойцы, оказывается, вырыли на крохотном пригорочке узкую яму. На самое дно — глинистое и мокрое — набросали полушубков, собранных с убитых в последнем бою. Завалили их сосновым, духовитым лапником. Он мягче елового и не такой колючий. Сверху жердями устроили тонкий настил. Укрыли его длиннополыми немецкими шинелями. Соблюли маскировку — забросав их прошлогодней мокрой листвой. Правда, лаз получился узкий. По одному только пробраться можно.

— Извините, товарищ лейтенант, но самое высокое место тут, чтоб не мокро было ночевать, — как обычно хмуро, без тени улыбки сказал сержант.

Наташа почему-то резко отвернулась. И покраснела…

Лейтенант закусил губу. Потом, чуть поколебавшись, протянул вещмешок сержанту:

— Раздели фляжку по взводу. Хлеб и тушёнку в госпиталь передай.

Сержант удивленно посмотрел на лейтенанта:

— Откуда?

— Оттуда! — сглотнул слюну лейтенант.

— Дурак ты, лейтенант! — Заборских резко развернулся и почавкал по мартовскому снегу к взводу.

Кузнечик так и остался стоять с вытянутой рукой.

Он попытался что-то сказать, но не успел. Наташа приобняла его сзади:

— Вот и наш первый дом, да?

— Что?

— Хорошие у тебя ребята… Пойдем домой! Не послезавтра, сейчас. Пойдем?

Митя повернулся к ней. Прижался, уткнувшись в тёплые, пахнущие молоком и хлебом волосы…

— Пойдем, хорошая моя!

И засмеялся:

— Три дня увольнительных положено! Свадьба же!

Она улыбнулась, вязла его за руку и молча повела в земляночку. Первой забралась она, скрываясь от любопытных, завидующих по-доброму, и — почему-то — грустных солдатских взглядов.

Олешко все же заметил, что взвод его, уже ставший по численности отделением, скрылся за деревьями. И, просунув в лаз мешок с продуктами, полез внутрь.

Укрылись они его полушубком. На ноги бросили ее шинельку. Простынью стал чей-то изорванный маскхалат.

А демянские леса укутывала черным снегом ночь. И где-то ангелы взлетали на боевое задание…

— А я помню тебя… — шепнула она ему, когда они перестав ворочаться, улеглись лицами друг к другу. — Увидела и сразу-сразу влюбилась.

— Прямо так и сразу? — беззвучно засмеялся лейтенант Олешко.

— Прямо так и сразу. И бесповоротно. И навсегда, — она осторожно коснулась мягкими губами его колючего подбородка. — Колючий мой… Как хорошо, что ты колючий!

— Почему?! — удивился он, слегка отпрянув от ее лица.

— Не знаю… Нравится твоя щетина…

— Глупышка моя…