Десантура-1942. В ледяном аду

– Что значит за мной? – удивился Тарасов.

– Ну, вы же тоже ранены, – показал летчик на перевязанную руку комбрига.

Тарасов отмахнулся:

– Ерунда! Пуля насквозь прошла. Кость не задета, нервы с сосудами тоже. Царапина!

Летчик замялся:

– А другой подполковник сказал, что есть приказ комфронта, что всех раненых командиров эвакуировать в первую очередь. Даже легкораненых.

Тарасов переглянулся с Гриншпуном:

– Какой подполковник?

– Да я перед вылетом его видел…

– Где?! – почти одновременно крикнули особист и командир бригады.

– На базе! Пока самолет загружали продуктами, я в курилке торчал. И тут смотрю, сверхсрочник садится…

– Кто? – не понял Гриншпун.

– Ой, простите… «Р-5», самолет такой. Мы его «сверхсрочником» называем. Сильно стар, дедушка. Но летает. Я узнать пошел у летчика – что там да как. А оттуда бойца выгружают. Он на всех матом ругается, шипит – особенно, когда рукой пошевелит. Потребовал срочно ко врачу, а потом в штаб фронта его доставить. Назвался подполковником… Как же его…

– Гринёвым? – воскликнул Тарасов, играя желваками.

– Точно. Гринёв. Вот он и сказал про приказ. Товарищи командиры… Мне лететь пора…

– Грузите комиссара! – приказал Тарасов своим бойцам. – А ты, лейтенант, вот что передай – я эвакуироваться не буду. Выйду, как планировалось. Вместе с бригадой.

Летчик пожал плечами:

– Настаивать не буду. Мое дело маленькое, я ведь просто извозчик…

– Ну вот, извозчик, запрягай свою кобылу и вперед!

Тарасов снова наклонился к Мачихину:

– Удачи, Ильич!

Потом осторожно пожал ему кончики пальцев.

Потом отошел в сторону, кивнув Гриншпуну:

– Дезертировал Гринёв? Как думаешь, особист?

– Формально – нет, фактически… – Гриншпун почесал свой горбатый, еврейский нос.

– А меня сейчас формальности не интересуют, – отрезал командир бригады. – Тарасов сбежал? Нет! А Гринёв? Да! Сбежал! Какие могут быть оправдания? А давай, уполномоченный, и я дезертирую! Тьфу! Эвакуируюсь! Кто людьми командовать будет?

– Там разберутся, товарищ подполковник, – хмуро ответил особист. – Там разберутся.

– Как бы нам с тобой не досталось от этих разборов, – вздохнул Тарасов. А потом обернулся: – Погрузили комиссара?

– Так точно, товарищ подполковник, – крикнул лейтенант Зиганшин.

Тарасов молча махнул рукой.

Бойцы облепили фюзеляж и крылья самолета, дождались, когда урчание мотора превратится в рык, и стали его толкать.

Лыжи проваливались, самолет подпрыгивал и снова цеплял брюхом мокрый снег. Десантники же пытались бежать и толкать его. Пытались, потому что сами то и дело падали и проваливались по колено.

Но все же толкали. И вот биплан чуть подпрыгнул, еще… Пацаны на бегу подталкивали его парусиновые крылья вверх…

Взлетел, смахнув крылом с разлапистой елки сугроб, шумно упавший на землю.

Взлетел и, тяжело покачивая крыльями, отправился домой. Для комиссара бригады – товарища Мачихина – война временно закончилась.

Для Тарасова и его измученных бойцов – продолжалась.

* * *

Старшина Василий Кокорин и ефрейтор Коля Петров лежали в подъельнике.

– Вась, я устал по самое не хочу, – вяло сказал ефрейтор, глядя равнодушными глазами в голубое – апрельское уже – небо.

– Я тоже, Коль, – так же вяло ответил рядовой.

Потом они замолчали. Берегли силы на вдох и выдох. А силам браться было уже неоткуда. Последний раз они нормально поели пять дней назад, найдя в ранце убитого ими немца банку сосисок. Мясо, правда, было проморожено насквозь. Шесть сосисок, которые они выковыривали из банки ножами, сидя на еще теплом трупе фашиста. Сосиски крошились на морозе, но мясные крошки бойцы старательно подбирали со снега и отправляли в рот. Колю Кокорина, правда, скрутило потом. С непривычки. Блевал в кустах целый час. Отвык от мяса. Все больше – сухари, овсяный отвар да кипяток. Овес они набрали в какой-то очередной деревне, на которую совершали налет.

– Вась, а Вась?

– М-м?

– А давай к нашим уйдем?

– В лагерь, что ли, Коль?

– Не… За линию фронта. Домой.

Кокорин приподнялся на локте и посмотрел на Колю Петрова:

– Звезданулся? Как мы линию фронта перейдем? Там фрицев туева хуча!

– А сюда мы как переходили, Вася? Немцы на дорогах сидят и на высотках. Мы лесами пройдем, и все!

Старшина Кокорин сел. Осторожно почесал давно небритый подбородок. У девятнадцатилетнего пацана щетина растет долго. И очень долго колет подбородок. Особенно, если этот подбородок обморожен. Волдыри сходят, а под ними нежная, розовая кожа, через которую пробивается юношеская борода. И эта кожа снова обмерзает… А потом снова…

– А нашим чего там скажем? – задумчиво произнес Кокорин.

– Скажем, что отбились, заблудились и вот…

– И пятьдесят восемь дробь шесть, вот чего!

– Сереж, я забыл…

– Шпионаж, придурок, – старшина матернулся на ефрейтора. – Вставай, надо обход квадрата закончить!

Ефрейтор Петров встал, кряхтя, как древний старик, хватаясь за колени. Накинул тощий вещмешок. Поднял винтовку. Оперся на нее. Постоял. Вдохнул. Выдохнул. И поплелся вслед за Кокориным.