Десантура-1942. В ледяном аду

– Так что, товарищ полковник, мясником меня только после тебя возьмут…

Вместо ответа Латыпов похлопал Тарасова по плечу и поднялся со снега.

– Потери?

– Политотдельцев завалили. Обоих. А так вроде живы остальные… – подал голос адъютант Тарасова – Полыгалов. А сам, сидя рядом с трупом, растирал снегом стремительно наливающуюся фингалом щеку.

– Полыгалов, ты когда к нашим выйдешь, все решат, что ты тут по ресторанам ходил, – вытер кровь, сочащуюся из носа, Тарасов. Успели, видимо, заехать.

– Почему это? – адъютант даже перестал растирать щеку от обиды.

– Да уж очень у тебя синяк кабацкий. Да ты не расстраивайся, с таким фонарем по ночам в сортир ходить удобно. Светить будет хорошо. В дырку не провалишься.

А потом, покряхтывая, командование бригады собралось и отправилось с поля боя дальше на юг. К месту, назначенному на последнем совещании точкой сбора бригады. Назначенному на случай неудачи прорыва.

Но перед этим командиры не позабыли обыскать трупы противников. Несколько банок тушенки, четыре шоколадки, две фляги с водкой – огромная награда за бой. А самая главная – конец войны, приближенный этой маленькой победой еще на несколько минут.

На поляне остались шестеро немцев и двое десантников. Неплохая – как бы цинично это ни казалось – цена за победу.

Жаль, что в других местах той войны бывали другие цены.

Весной сорок четвертого года сюда придет бывший гвардии сержант – да почему бывший-то? Бывших гвардии сержантов не бывает! – ныне однорукий тракторист Иван Пепеляев для того, чтобы распахать колхозное поле под пшеницу. Он будет тут пахать и плакать. Пахать, потому что людям надо есть. Детям и бабам нужен хлеб. Стране нужен хлеб. А будет плакать, вытирая о плечо мокрое лицо, потому что поле будет усеяно белыми костями десантников. Белыми валунами их черепов. И пшеница вырастет на этих костях. И люди будут есть этот хлеб. И отныне – из поколения в поколение – кровь и плоть восемнадцатилетних пацанов будут стучать в сердцах потомков.

Куда уж там воображаемому пеплу Клааса. Здесь не воображение, здесь – правда, которую мы должны помнить.

* * *

Группу младшего лейтенанта Ваника Степаняна немцы отрезали в березовой роще. Десантники пытались дернуться сначала в одну сторону, потом в другую. Но тщетно. Везде немцы встречали плотным огнем.

Степанян наконец прекратил беспорядочные метания, взяв командование на себя. Старше его по званию все одно никого не было. Первым делом – пока эсэсовцы не пошли в атаку – посчитались, заняв круговую оборону в центре рощицы. Оказалось – семьдесят бойцов.

Стали готовиться к последнему бою. Жратвы не было, но зато в боеприпасах голода не было. При переходах бойцы выбрасывали все лишнее – вплоть до запасной пары носков. Но патроны, гранаты, оружие – тащили всегда. Даже здоровенный бронебойщик, оставшийся без второго номера и патронов, все равно тащил на себе здоровенный дрын противотанкового ружья. А на все предложения выбросить неожиданно тонким голосом отвечал: «Пригодится!»

Пока не пригодилось по прямому назначению. Ну не бежать же с пустым ружьем на гавкающий выстрелами немецкий танк? Но все равно не выбросил. И сидит сейчас приклад от крови снегом очищает. Вышел на бой аки древнерусский богатырь с палицей наперевес, сокрушая поганые головы прикладом противотанкового ружья.

Немцы почему-то не атаковали. И даже не начали бросаться минами. А это у них в привычке.

Хотя березовая роща – это вам не хвойный лес. Подлеска нет. Кустов всяко-разных тоже. Все как на ладони. И до темноты еще не близко. А вот не атакуют почему-то.

Все выяснилось через полчаса.

Немцы подтащили свои громкоговорители. И врубили «Катюшу».

– Вот сволота, – ругнулся кто-то из десантников. Кто – Степанян не знал. Из бойцов его подразделения тут никого не было. Все малознакомые.

– Не ругайся, – ответил бойцу младший лейтенант. – Давай-ка подпоем лучше!

Бойцы ошалело посмотрели на млалея. Бой вот-вот пойдет, какие еще песни? Ваник, не обращая внимания на удивленные взгляды десантников, затянул:

– Выходила, песню заводила про степного, сизого орла…

Один за другим бойцы начали подтягивать – сиплыми и хриплыми голосами.

– Про того, чьи письма берегла…

Странный – до фантасмагоричности – хор ревел над березовой рощей рвущуюся к туманному апрельскому солнцу «Катюшу».

Кто ж знает, о чем в этот момент они думали – о своей любимой вспоминали, или просто забивали страх яростью, или плакали перед неизбежной гибелью в безнадежном бою? Вряд ли плакали. Слезы-то давно замерзли.

Ваник приготовился дать команду идти в атаку. В последнюю атаку. В последний бой. Как Чапай, как «Варяг», как тысячи дедов и прадедов под Бородином или на Куликовом. И запеть «Интернационал». Пусть мы погибнем – но погибнем так, что враги содрогнутся от нашей смерти.

«Катюша» закончилась. Ваник вдохнул побольше воздуха в грудь…

И тут немцы каким-то чужим, жестяным голосом вдруг зазвенели в сыром апрельском воздухе: