Дешево и смертельно

Наталья Александрова Дешево и смертельно

При оформлении обложки использован рисунок художника В. Остапенко

* * *

Женщина проснулась, но долго не открывала глаза. А вдруг – думала она – весь кошмар предыдущих дней приснился, померещился ей, и сейчас она окажется в двухместном гостиничном номере на Лазурном Берегу… Да черт с ним, с Лазурным Берегом! Она рада была бы проснуться в своей захламленной коммуналке на Лермонтовском проспекте… Но увы, действительность была куда мрачнее, и, даже не открывая глаз, она знала, где находится. Об этом говорили запахи и звуки – запах ржавого металла, сырого дерева, запах человеческого страдания; звук гулко лязгающих металлических дверей, звук тяжелых шагов, плеск воды, ровный гул работающего мотора. И еще качка – ровная, бесконечная, изматывающая… Но именно благодаря качке женщина смогла заснуть и забыть на какое-то время ужас своего положения. На какое-то время… Она даже не знала, сколько она проспала, не знала, сколько сейчас времени, не знала, какой сегодня день и день ли сейчас или ночь… Она смутно припоминала только, что сейчас лето.

Женщина открыла глаза и рывком села на железной койке. При этом она ударилась головой о потолок своей камеры – или своей каюты, или своей собачьей будки. Именно на собачью будку было похоже это помещение своими размерами. Но в отличие от будки все здесь было железным – пол, стены, потолок. И эта качка, эта ужасная, сводящая с ума качка…

– Дайте воды! – закричала женщина. – Дайте умыться! Дайте зеркало! Выпустите меня, сволочи!

За железной дверью послышались шаги.

– Опьять она кричит, – с неодобрительным удивлением сказал низкий голос с сильным акцентом, должно быть, тот араб со сросшимися бровями и синеватой от бритья кожей, который нес три дня назад ранним утром ее чемоданы по набережной в Антибе, любезно улыбаясь и заглядывая в глаза с преданностью воспитанной собаки.

Как страшно он изменился, стоило катеру выйти в открытое море!

– Опьять она кричит, – недовольно повторил араб, – она мне очьень надоела. Скажи ей, чтобы не кричала.

– Черта с два я буду ей что-нибудь говорить! – пробурчал в ответ второй голос, принадлежавший безусловно месье Полю, как представился ей рыжий здоровяк, соотечественник, усиленно изображавший француза. – Пускай она там орет, хоть глотку себе сорвет.

– Она мне очьень надоела, – со злобной настойчивостью повторил араб.

– Потерпишь! – раздраженно выкрикнул Поль. – Дауд за нее заплатит!

– Э! Вряд ли Дауд за нее заплатит, – протянул араб с наглой растяжкой в голосе, – она страшный, как шайтан.

Несмотря на ужас своего положения, несмотря на унижения и страдания последних дней, женщина обиделась.

– Сволочи! – заорала она с новой силой. – Выпустите меня немедленно! Я имею право встретиться с послом!

– Ну до чьего же она мне надоела, – тоскливо пробормотал араб, – давай убьем ее, Дауд все равно за нее не заплатит! Она только принесет это… как по-вашему… неудача… а у нас груз…

Женщина почувствовала, как в жаркой духоте железной тюрьмы ее пронизал озноб. Она замолчала, забралась с ногами на койку и сжалась в комок… Жизнь, даже такая ужасная, была по-прежнему дорога ей, она цеплялась за нее и готова была к новым унижениям и страданиям, только бы остаться в живых.

– Ну вот видишь, – миролюбиво произнес Поль, – она замолчала. Ты доволен?

– Нэт! – решительно и зло рявкнул араб. – Я нэдоволен! Она мне очьень надоела. Даже когда не кричит. А если придет береговая охрана?

– Ладно, – покладисто проговорил Поль, – давай переведем ее в четвертый отсек.

Араб неожиданно обрадовался. Он засмеялся неприятным булькающим смехом и, отсмеявшись, сказал:

– Хорошо. В четвертый отсэк. Мне нравится четвертый отсэк.

Железная дверь лязгнула, и в каморку проник слабый свет. Женщина съежилась на койке, она не хотела покидать свое временное пристанище. Как ни плохо здесь было, но загадочные слова «четвертый отсек» пугали ее еще больше, а особенно страшен показался ей булькающий смех араба и его злобная радость.

– Не хочу! – взвизгнула она, когда сильные мужские руки сдернули ее с койки. – Не хочу в четвертый отсек!

– Нэт, она мне очьень надоела, – грустно сказал араб и жестоким пинком вытолкнул женщину в коридор, дохнув на нее густым запахом дешевого вина и чеснока.

Замолчав от страха, почти ничего не видя и не слыша, женщина шла туда, куда вели ее мучители – по узкому коридорчику, затем вниз по железной лесенке… Куда еще вниз? Они и так были под палубой… Но вот ее втолкнули в крошечное помещение, еще более тесное, чем прежде, и за ней закрылась не дверь, как раньше, а круглая крышка люка, и потом эту крышку наглухо завинтили. Здесь, в четвертом отсеке, она едва могла повернуться… Да и что было поворачиваться, вокруг была только темнота, влажная жаркая темнота. И какой-то странный звук… Она прислушалась. Это было журчание льющейся воды.

И эта вода была уже у нее под ногами… она поднялась ей до щиколоток… вот уже до колен…