Десять ангелов Мартенбурга

Шипящего и барахтающегося пациента распялили прямо под черемухой, ухватив за все четыре лапы. Кот злобно и беспомощно мотал башкой, ощерив клыки, и подвывал от горя и ужаса. Теофраст извлек скальпель, перекрестился перед началом операции и грохнулся наземь, чудом не напоровшись на лезвие. Чуть поодаль, грозная, как надвигающееся войско, возвышалась толстая деваха в перекошенном чепце. В руке у нее был увесистый ком земли, а другим таким же она только что повергла в прах будущее светило медицины. Отто, увидев воительницу, чертыхнулся, пришел в смятение и отпустил свою половину кота. Бестия махом вывернулась и, располосовав рукав хозяйской куртки, унеслась прочь. «Ну, дрянь, — заорал Варлам, — ты схлопочешь сейчас!»

— Не советую, — тихо сказал Отто, подбирая ланцет, — у нее рука тяжелая.

Флеботомия, безусловно, удалась, но как-то странно.

— Вот уродина! — кипятился Варлам, истекая кровью и ненавистью. — Я ей ноги вырву. Отто, ей что, жить надоело, дуре набитой? Я ее убью!

Отто пожал плечами

— Не убьешь. Сестра сама за зверье кого хочешь убьет.

— Какая она тебе сестра — приживалка чертова, — сплюнул Варлам, и совершенно неожиданно получил в морду от щуплого Отто.

— Мало кто в это верит, но наша кроткая Агнесса бывает весьма сурова, — улыбнулся Теофраст, — надеюсь, Ханс, вы не обижаете животных? Клаус! Ещё вина. И корицы не жалей!

От трактира к церкви направо и прямо, к Агнессе — налево и налево. Ханс постоял, глядя на звезду, зацепившуюся за флюгер на ратуше и решительно свернул налево.

Несмотря на поздний час, окна дома светились. Потоптавшись у крыльца он ударил в дубовую дверь медным молотком.

— Это кто там? Ханс? Да входи-входи, снег сбей только. Зачем пожаловал? Дрова наколоть? В темноте? Это ты опоздал — дров мне лесник уж и привёз, и наколол, и в поленницу сложил — за внука. Ты вот лучше отцу Питеру возьми, я ему уже собрала — и травника три склянки, и вишнёвки флягу, и себе вот ещё прихвати пирог — это Мария пекла. Ну, сапожника золовка, шустрая такая. У неё пироги лучшие в городе. Да мне хватит, хватит. Ты садись. Пива налить? Лепёшки вот, сыр… Ну куда ты скачешь, что там кто «говорить будет»? Про меня уже все слова сказаны, ничего нового не удумают. Думаешь, не знаю, как тебя Михель выспрашивал?

Ханс почувствовал, как загорается лицо.

— От меня вот Тильда только что ушла. Племянница Клауса, не знаешь разве? Ну, когда народу много, помогает, рыженькая такая? А ты бы уж не сидел молчком, а сказал бы все как есть. Юбки, мол, полотняные, как ляжки — не знаешь, не видал, а руки ничего, крепкие — я ли тебя ими не таскала. А сколько тех старых юбок на перевязки тебе извела — ты про них теперь всё должен знать.

Мне от слов его беды мало, всё ж не девка. И замужем была, и детей рожала, вот только не сберегла никого. Вот ведь пропасть — чужих с того света сколько раз вынимала, а со своими не задалось. У меня муж приказчик у Бейлей был. А господин Бейль, покойник, ему условие поставил, мол, приказчиком будешь, только на Агнессе женись, я и приданое дам — вот Вальтер и женился. Так и было, как обещал. Дом этот нам дал, и в дом всего… — она по-девчоночьи как-то поёрзала на табурете широким задом, словно подтверждая — да, вот всё, и табуреты хорошие, дубовые.

Мы же с Отто не родные и не сводные даже — только молочные. Мать у него родами померла. А моя, со мной, маленькой, из деревни пришла наниматься. Думала в служанки, а попала в кормилицы. А потом и в домоправительницы. Ну и сладилось… Нет, жениться господин Бейль не женился, а со мной добрый был. Только ругался, что всякое зверьё домой волоку. «Замуж, говорил, тебя скорее, и детей…»